Александр Бизяк - Клубника под хреном

Где-то в пятом классе, а может быть, в шестом, учительница истории Сарра Ароновна Коган после урока вывела меня из класса в коридор и доверительно сказала, что Иисус Христос на самом деле был евреем. Как и Карл Маркс, и Лазарь Каганович.

– А товарищ Сталин?

– Нет, он грузин, но только лишь по паспорту. А в жизни он приходится Отцом и Сыном для всех народов мира.

– А разве так бывает: и отец, и сын?

– Бывает. Но только раз за всю историю.

Сарра Ароновна с тревогой подняла глаза на висевшую над нами картину Налбандяна «Сталин и Мао слушают нас» и (от греха подальше!) увела меня в дальний уголок школьного двора.

…В тот вечер я не мог уснуть. Подозвал к постели маму и стал допрашивать ее: правда ли, что великий Сталин одновременно является для всех людей Отцом и Сыном?

Мама шепотом ответила:

– Повзрослеешь, разберешься сам.

…Вскоре поползли чудовищные слухи: будто бы евреев готовят к массовой отправке из Ташкента. То ли в Сибирь, то ли на Крайний Север.

Я тогда спросил у дяди Жоры:

– За что их так? За то, что они Христа распяли?

– И за это тоже, – ответил дядя Жора. – От евреев русским людям житья уже не стало…

… Как-то, придя домой из школы, я увидел плачущую маму, впихивающую в чемоданы вещи.

– Ты уезжаешь? Ты решила нас покинуть?! А как же я и папа?

– Не волнуйся. Вас здесь тоже не оставят…

Так я узнал, хоть и с солидным опозданием, что я – еврей . Узнал, что это мы Христа распяли, а вот теперь отравили Жданова, секретаря ЦК ВКП(б).

…Помню, как соседка тетя Аня, когда страна клеймила «отравителей врачей», кричала моей маме:

– Это вы вместе с вашими еврейскими медсёстрами до смерти залечили Жданова!

Мама тогда работала акушером-гинекологом в ташкентском родильном доме №9 (улица Кагановича, дом №49).

Как только умер Сталин, вещи мы распаковали. Но, на всякий случай, под кроватью спрятали «дежурный» чемоданчик.

…Помню, как после выпускного бала по случаю окончания средней школы, погодки братья Центнеры, Давид и Михаил, избили старшего пионервожатого, еврея по национальности (фамилию не помню. Да и велика была бы честь для этого подонка – держать в памяти его поганую фамилию. Да и сам вожатый, после избиения, на три дня лишился памяти).

История вкратце такова:

В марте 53-го на школьной траурной линейке в честь похорон великого вождя кто-то из ребят, знающих, что я боюсь щекотки, «в шутку» пощекотал меня. Я не выдержал, залился пронзительным свинячьим смехом, как наш покойный боров Борька, когда дядя Жора его резал.

Услыхав мой смех, старший пионервожатый выхватил меня из строя и за шкирку поволок к директору. Разразился страшный «политический» скандал. Вплоть до изгнания из школы и определения меня в исправительную детскую колонию. Спас меня тогда Валихон Кадырович Джураев, председатель исполкома нашего района. (О товарище Джураеве я расскажу чуть позже).

Братья Центнеры (никогда их не забуду!) отомстили за меня. Старший пионервожатый три недели пролежал в «травматологии» 5-й ташкентской горбольницы.

Как только я узнал, что я еврей, со мной начали происходить странные метаморфозы. Я вдруг активно потянулся к взрослым людям, с которыми дружили мама с папой. То есть к тем, у кого в паспорте значилась «пятая графа». Сначала я не понимал, что это такое – загадочная «пятая графа». Но когда мне объяснили, я как-то сразу повзрослел и почувствовал себя «своим среди своих». Меня, мальчишку, взрослые « свои» пусть не сразу, постепенно, но стали допускать в свой круг. Мне это очень льстило.

В кругу друзей моих родителей оказались интереснейшие люди с «пятым пунктом»: профессор хирургии Финкель, замглавврача 9-го роддома Вайс, завотделением какого-то диспансера Вайнтруб, инженер завода «Ташсельмаш» то ли Фишман, то ли Шифман, с супругой Бебой (колоратурное сопрано в оперном театре «Мукими» на Беш-агаче), и даже капитан второго ранга, когда-то служивший на Балтфлоте в Таллинне, а ныне вышедший на пенсию и переехавший на жительство в Ташкент, на улицу Большевик – по соседству с Комсомольским озером.

И было несколько знакомых из другого круга, так называемые «цеховики»: дядя Наум и дядя Яша (закройщики сапожной мастерской), дядя Марк, возглавляющий галантерейную артель слепых, делающих пуговицы. (Сам дядя Марк был зрячим, но дальтоником). Арончик, экспедитор мясокомбината (я до сих не понял: Арончик – это имя или фамилия нашего знакомого) и его жена татарочка Адель, подпольная портниха кружевных бюстгальтеров, тогда, после войны, только-только входивших в моду.

Меня больше привлекали именно «цеховики». Но подпускать меня, мальчишку, к своим секретам они не очень-то и торопились. За исключением жены Арончика, бюстгальтерши Адели. Она меня любила, угощала гематогеном и популярными тогда мятными китайскими сосучками «Сен-Сен», дарила (втайне от родителей) рогатки, «лянги» и «ошички», по тогдашней моде подстригала в «бокс», «полубокс», «под полечку» и однажды подарила (опять-таки, в тайне от родителей) «Декамерона» с аморальными картинками.

Как-то Адель вызвала меня к себе, чтобы я развёз её клиенткам готовые бюстгальтеры. Не проронив ни слова, я сидел и любовался ловкими движениями ее рук, сортирующих бюстгальтеры. Вдруг она игриво попросила отвернуться от нее. Она, якобы, решила примерить на себе бюстгальтер, в котором обнаружила какие-то изъяны. Я отвернулся и уперся взглядом в большое зеркало, которое висело на стене. В нём я увидел, как Адель, сбросив с себя блузку и оставшись по пояс голой, стала примерять бюстгальтер.

Я увидел её груди – два упругих яблока «белого налива» (самый лучший сорт в Узбекистане), а на них – две сочные вишенки сосков.

Я впервые в жизни видел женский обнаженный бюст…

Адель, перехватив мою растерянность, лукаво подмигнула мне. Я вскочил со стула и бросился к двери. Адель меня остановила:

– Ну чего ты испугался, дурачок? Неужели ты ни разу в жизни не видел женщину без лифчика? Ведь ты уже довольно взрослый мальчик. Твоя мама мне хвалилась, что на днях ты вступаешь в комсомол?

Я подтвердил:

– В четверг меня будут утверждать в райкоме комсомола.

– Эх, жаль, что я не комсомолка, а то бы с удовольствием дала тебе рекомендацию.

Адель сняла с себя испытуемый бюстгальтер, надела блузку и заливчато расхохоталась. Вручила мне бюстгальтеры, уложенные в разноцветные пакеты, перехваченные голубыми лентами.

– Смотри, не перепутай адреса. У бюстгальтеров разные размеры.

Как-то, во время выгрузки мороженой говядины (а я частенько помогал Арончику разгружать его фургон, за что он платил мне семь копеек за десятикилограммовую коробку мяса) он доверительно признался мне, что в полуночные часы после трудового дня (а домой он возвращался поздней ночью, пока не завершит развозку мяса по торговым точкам) и, нырнув к жене в постель, ласки начинал всегда с ее «лебяжьих, белоснежных рук». Сказать ему, что я недавно видел полуголую Адель, я не решился.