Любовь Попова - Его птичка

Я услышал сзади смешок, и обернувшись, заметил, что Аня рассматривала свои белые носки и про себя чему-то улыбалась.

Милая. Но сейчас не до нее.

– Марину сюда. Любой ценой, и неплохо бы в обход следователей.

– Дело жизни и смерти? – промямлил Петрович, пытаясь придать голосу твёрдости.

– Мы же в больнице. Тут от каждого дела веет смертью, – с ехидцей в голосе проговорил я. Размышлять о философской стороне бытия не было времени. – Давай живее и накину еще тысячу.

Я услышал скрип кресла, топот ног и с облегчением вздохнул. Оставалось надеяться, что доблестная стража не повяжет лифтера за разящее на пару метров амбре. Тот вообще редко просыхал, но, что поразительно, лифты всегда работали исправно. Петрович держался за свою работу получше любого вируса в человеческом организме.

Никому не хотелось оказаться на улице.

Посмотрев в отражающую поверхность стену, я уловил силуэт, так и не сдвинувшийся с места за весь разговор с лифтером.

Обернувшись, я посмотрел на замершую девушку. Она не спускала с меня больших глаз, словно старалась закрасться в самую суть. Это пока никому не удавалось. Мысль, что она окажется первой, на удивление не была раздражающей.

Хреново.

– Вы что-то задумали, – выложила она, наконец, утверждение. Всего одно, хотя по ее напряжённому лицу было видно, что сотни вопросов, как птицы в клетках, рвутся наружу из её маленького рта.

– Верно, – ухмыльнулся я, чувствуя, что от нервного возбуждения дрожит всё тело. – Если все удастся, я впервые самостоятельно сделаю пересадку сердца.

– О, – она явно такого не ожидала. Возведя глаза к плоской лампе в потолке лифта, Аня закусила губу. Я сдержал рвущийся наружу смешок. Любопытство, как говорится, не порок.

– Ну, спрашивай.

– Если я начну, то вряд ли смогу остановиться, – предупредила она меня и поразила блеском в глазах. От её взгляда, такого искреннего и невинного внутри всё закипало.

Дай только возможность остаться с тобой наедине, когда голова не будет занята работой, и я тоже не смогу остановиться.

– Тогда задай главный вопрос. То, что спросила, если бы… умирала.

Аня широко раскрыла глаза, удивляясь подобному сравнению. Но это было самое верное. Лишь перед смертью люди начинают говорить настоящую правду, признаваться в проступках, умолять о прощении, жалеть о несделанном. Она сжала губы, обдумывая, что бы спросить.

Я был уверен, что она захочет узнать, о моём к ней отношении. И у меня даже был готов ответ, но она безмерно меня изумила, когда открыла рот.

– Почему это так важно для вас: сделать пересадку? Чем эта операция отличается от всех остальных?

Я задумался, не отрывая взгляда от такого спокойного, красивого лица. Мне понравилось, что она не мешала мне, не устраивала истерик, словно знала, насколько важна для меня работа. Чувствовала.

Что ей рассказать?

Как дрожат руки от предвкушения перед операцией? Или о гипертрофированном желании все жёстко контролировать и бессильной злости, когда не получается? Или о приятном чувстве, когда сердце, заведённое твоими руками, начинает биться?

Я опустил взгляд на стройные ноги, белые носки, скрывающие натруженные пальцы. Они действительно не портили ее внешности, но говорили о многом.

– Представь, что ты танцуешь одна. У тебя соло. И все смотрят только на тебя, восхищаются, трепещут перед твоим талантом, – заговорил я медленно и увидел, как в Ане просыпается понимание, словно она знала, что я скажу дальше. – Но тебе уже насрать на них.

– Ты полностью сосредоточена на деле. У тебя болит и деревенеет спина, а ноги сбиты в кровь. Тебе страшно, голова кружится, но ты не должна показать и тени ненужных эмоций. Тебе хочется лечь прямо там и сдохнуть, но ты продолжаешь! – уже рычал я, чувствуя, как меня лихорадит. Судя по участившемуся дыханию девчонки, она отдалась тем же эмоциям.

– Продолжаешь, несмотря на пот, кровь и боль. Чтобы не облажаться и вытянуть пациента с того света. Настоящее представление, или как там у вас?

– Спектакль, – прошептала Аня, облизывая внезапно пересохшие губы.

– Понимаешь меня?

– О, да. Понимаю, как никто.

Мы еще мгновение стояли друг напротив друга, проникая друг в друга взглядами. Частое дыхание. Шумные выдохи. Сгустившийся воздух. Всё это было преддверием грозы. Всё случилось за считанные секунды. Молния разорвала своим светом наэлектризованное тесное пространство. Губы встретились и прозвучавший в унисон стон только подлил огня в разгорающееся пламя.

–Рома! Роман Алексеевич!

Надменный голос Марины прервал волшебство момента, но улыбки так и не сошли с лиц только что нашедших общий знаменатель людей.

Я отвернулся и сконцентрировался на деле. Я привёл заведующей доводы и аргументы, не терпящие возражений. На десерт добавил о той пользе, что принесёт эта безумная затея нашей больнице.

– Мы получим грант, – сказала за меня Марина в трубку. Я знал, что она боится последствий. – Ты понимаешь, чем это может обернуться?

– У него нет других родственников, кроме сына, тоже торчащего в психиатрии. Риск есть, но выгоды больше. Здесь решает врач.

Я буквально чувствовал, как крутятся шестерёнки в скудном мозгу моей бывшей любовницы.

– Ладно. С Новиковым и анестезиологом сам разговаривай. Я подготовлю документы, – раздражённо заявила Марина и отключилась. Пошла разбираться со следователями. С этим у нее не должно возникнуть проблем. Она еще по молодости могла отмазаться от любого штрафа на дороге.

Я вздохнул с облегчением. Эти пять минут многое решали в моей жизни. Был сделан ещё один шаг на пути к лаборатории по трансплантологии. Теперь даже Марина не сможет отдать руководство кому-то другому. Теперь всё в моих руках. Я посмотрел на свои ладони и сжал пальцы в кулаки. Нервный трепет сжигал меня изнутри. Мне не терпелось взяться за работу. Немногие понимали это. Она понимала.

– Я рада за тебя, – услышал я тихий нежный голос, проникший в затуманенное мыслями сознание.

– Спасибо, – повернулся я к Ане, и резко схватился за стену. Лифт тронулся и уже через пару секунд открылся. – Поесть не забудь. – Сказал я, не глядя.

Теперь мной владело только одно желание – взяться за скальпель.

Лампы надо головой гудели не переставая. Воздух пропитался анестетиками и парами тяжёлого дыхания операционной команды. На двух столах лежали совершенно разные тела, но с идентичной группой крови и другими жизненными показателями.

В моих руках живое человеческое сердце, когда мое собственное неистово билось. Недоуменный взгляд на цвет органа и понимание. Оттенок был на вид вполне здоровым, но просматривались синеватые прожилки. Я теперь знал, каким препаратом пытались убить Лунского.