Юлия Рябинина - Только не я

В голове будто набатом бьются слова.

Если кто-нибудь узнает, что здесь произошло, пожалеешь, что на свет родилась, поняла, дрянь детдомовская? – выплевывает Рита каждое слово. – Даже если Василисе влетит, помни, что есть еще мы. Поняла?

Я промолчала. Я знала, что будут угрожать, и знала, что лучше молчать, чтобы не давать никаких обещаний, чтобы потом пустословом не оказаться.

Удар по щеке приходится неровно, и Рита задевает губу, которая тут же рвется, я чувствую на губах солоноватый привкус крови.

– Ясь, Яся, Ясь! – не сразу поняла, что это меня Верка зовет.

Смотрю на ее расплывшееся от плены слез лицо и слезы сглатываю, только странные они какие-то, слишком тягучие. Подношу руку к лицу, вытираю слезы, а потом нос и губы и чувствую, что губы начинает щипать от прикосновений.

– Люб, где у вас вода? Дай воды, – просит Вера, а я выставляю руку перед собой, на пальцах кровь.

– Да не переживай, – заприметив, видимо, в моих глазах тревогу, говорит Вера, – немного кожица содралась, на вот, выпей воды.

Сзади, из-за ее плеча, Люба тянет стакан, а сама не смотрит на меня, прячет взгляд. Я протягиваю руку к стакану, но пальцы не слушаются, и если бы не Верка, я бы выронила его. Она перехватывает тару и подносит к моим губам, пытаюсь сделать глоток, но от рыдания начинает бить крупная дрожь, и получается только зубами клацать по стеклянному краю.

– Ну ты, мать, даешь, – протягивает Вера, поднимается, ставит стакан на стол, возвращается ко мне и помогает встать, придерживает за руку. – Пойдем-ка в кроватку, согреться тебе надо.

Я на трясущихся ногах следую за ней, нет сил сопротивляться и строить из себя, жажда мести вылилась в слезы, и сейчас хочется, чтобы пожалели, позаботились обо мне.

Ложусь в кровать, а Верка укрывает одеялом.

– Не спи, – тон такой беспрекословный. – Я за чаем сбегаю, тебе согреться надо.

Меня аж пот холодный пробил.

– Никуда не ходи, мне не нужен никакой чай, – хватаю ее за ладонь, – сядь здесь и сиди, я сейчас согреюсь, и все пройдет.

Верка вроде послушала, села на край кровати, и я тут же провалилась в негу сна. Напрасно не заглянула в глаза подруге, тогда бы, может, и увидела, как глаза ее потемнели, как промелькнула в них какая-то необдуманная, сумасшедшая решимость. Но я не заглянула и крепко спала, когда девушка вышла из комнаты. Сегодня она сюда уже не вернется.

По дороге передумал и направился сразу в крыло, где располагалась мужская половина. Пофиг, что там пацаны подумают, пока не мог нормально соображать, а это чревато последствиями. Нужно было пока побыть одному, а иначе кто-то точно словит по морде. По дороге встретились двое малолеток, но увидев меня, прижались к стенке и постарались слиться с ней, лишь бы я не заметил их. Хмыкнул. В этот момент аж в внутри что-то закопошилось, никогда до этого не чувствовал ничего подобного, и что это, для меня было загадкой, но то, что это чувство бесило и раздражало, однозначно.

Дверь комнаты открыл рывком. И так же с силой закрыл, аж стекла задрожали. Черт. Надо успокоиться. Захотелось покурить ужасно, но я все-таки скинул кроссовки, завалился на кровать и руки под голову засунул. Прикрыл глаза. Но тут же раскрыл, потому что лицо Яси с разбитой губой и носом встало так ясно, что чуть не подскочил от неожиданности. Черт. Глянул на часы. Это я что, заснул, что ли? На улице стало смеркаться, и странно, что пацанов до сих пор нет. Должны же были уже давно прийти. Я повернулся на бок, и мысли унеслись далеко в прошлое. Туда, где тоска сжирала все внутри, оставляя после себя поле пепла.

– Пап, а мама когда меня будет в школу водить? Я хочу, чтобы она меня в школу водила, – сижу на заднем сидении, смотрю в окно. – Почему она с кровати не встает, а, пап?

Отец молчит, отвечать не торопится. Он никогда не отвечал. Не знаю, почему. Но я все-таки задавал ему эти вопросы, потому что очень скучал по маме, по ее поцелуям возле ворот школы, по ее улыбке.

– Тимофей, я же тебе уже говорил, что мама очень серьезно болеет, и я не знаю, когда она сможет тебя в школу провожать.

Перевожу на него взгляд, а в глазах слезы застыли. Он коротко глянул на меня.

– Я все делаю для того, чтобы она поправилась, – в этот момент его голос дрогнул.

– Я понял, пап, а кто меня сегодня заберет? – снова перевожу взгляд в окно.

– Вероника, – он вздохнул. – И пожалуйста, сын, веди себе достойно. Хорошо? Я такие деньги плачу в этот лицей, не хотелось бы, чтобы тебя отчислили уже после первого класса.

– Я стараюсь, пап, изо всех сил стараюсь, – отвечаю ему, даже не покраснев ни разу от того, что соврал.

Черный мерседес тормозит перед воротами элитного лицея, я вылезаю из машины, и когда она трогается с места, с тоской во взгляде провожаю ее до поворота. Потом разворачиваюсь лицом к кованой решетке и шагаю ко входу.

***

– Тимофей, ты сам поднимешься, или тебя проводить?

– Вероника, я сам, не маленький уже.

Она треплет меня за волосы и ласково улыбается.

– Верю, малыш, завтра я снова за тобой приду, так что до завтра, – говорит она и уходит.

Поднимаюсь домой в ожидании встречи с мамой. Я всегда прямо с порога бежал к ней в комнату и взахлеб рассказывал обо всем, что происходит у меня в школе. Да только за то, что она улыбалась, я готов был по сто раз рассказывать ей одно и тоже. Лишь бы не видеть в глазах слезы, когда она просила меня нагнуться, чтобы поцеловать в щеку, а я склонялся к ней и не выдерживал, тоненькими ручками пробирался под шею и обнимал ее крепко-крепко и сам целовал, собирая с ее щек соленую влагу.

Открываю дверь и разуваюсь на ходу, откидываю рюкзак в сторону и замираю посреди коридора, когда понимаю, что происходит что-то странное.

Прислушиваюсь и замираю на месте. Из комнаты мамы доносятся посторонние звуки. Тихий плачь и звонкие щелчки, как будто кто-то ремнем щелкает. Я помню этот звук, так как отец, иногда припугивал меня, говоря о том, что если буду себя плохо вести, то накажет.

Крадусь в комнату, потому что сильно боюсь. От страха внутри будто все сжалось, и трудно дышать. А потом слышу голос.

– Когда ты же ты, тварь парализованная, сдохнешь? – это голос бабушки Нины. – Душу ты Лешке всю вывернула, вон, похудел как.

Снова щелчок, и я закрываю глаза. Вот она, дверь. Подхожу ближе.

– Надеюсь, когда сдохнешь, в аду будешь гореть, зараза безродная. Как только мог позариться на такую, как ты? Тварь, нищебродка, ненавижу!

И щелчки сопровождают ее слова. Я захожу в комнату и замираю на пороге. Картина, что предстала передо мной, заставила стереть все границы разумного. Бабушка стояла, склонившись над мамой, и хлестала ее по щекам.