Фридеберт Туглас - Небесные всадники

Остановилась она в полутемном коридорчике перед дверью второй мансардной комнаты, возле лестницы, идущей снизу, и прислушалась.

— Аллан! — позвала она.

Внутри было тихо.

«Спит», — подумала Ирис.

Склонившись, она заглянула в замочную скважину. Кусок пыльного пола да две книжки в красных обложках на нем — вот все, что она увидела.

— Спит, — решила Ирис. — До чего же долго он спит!

Она кинулась обратно в свою комнату. Через пять минут, уже совсем одетая, она снова осторожно вышла и спустилась по крутой лестнице.

Чист и свеж был утренний воздух, как росинка, что блестела на листе лопуха. Хутор, поля и луга жили своей негромкой, сокровенной жизнью. Земля выгоняла зелень, дышала и пульсировала под ногами.

Хутор давно уж не спал, окна и двери раскрыл, разогнал по холмам обитателей. Сотни следов копыт и копытец уходили через скотный двор. Из кухонной трубы струился в поднебесье синий дым, а из самой кухни доносилось бурчанье закоптелых котлов.

Ирис приостановилась, подышала утренней свежестью. Потом пересекла двор, перемахнула через невысокий плетень, и извилистая тропинка, петляя, повела ее темно-зеленым полем. Все так же мурлыча песенку, с ребячьей улыбкой на лице она вышла вниз, к озеру, полотенце через плечо, в пальцах росистый стебелек полевицы.

Внизу перед ней засверкало озеро меж зеленеющих островков и затейливых береговых излучин. Верхушки вековых деревьев по берегам тихо раскачивались, но озеро в потоках солнечного света оставалось незамутненным, зеркально чистым. Лишь там, в проливе между островами, тихо рябило в синем сумраке деревьев.

В укромной бухточке, где воздух полнился запахами прибрежных цветов и воды, Ирис остановилась. Она побросала на траву свою легкую одежку и осталась обнаженной. Подняла руки и застыла на миг, чувствуя, как освежает кожу прохладное дыхание воды.

На минуту воцарилась глубокая, мягкая тишина.

Солнечный свет обливал грудь девушки, словно окатывая ее дурманным вином. А потом лучи потекли ниже, на ее лоно, теплом облило бедра.

И вдруг Ирис спиной ощутила прохладу корней, сползающих в воду, и мокрых камней. Все тело передернуло, она испуганно огляделась.

Потом по травке-мокрице она пробежала к озеру, так что холодные брызги полетели выше головы. Все ниже уходило из-под ног мягкое дно, холодная вода почти покрыла бедра — лениво перебирая руками и ногами, она поплыла. Она кокетливо подрагивала под ласковым поглаживанием воды, всем телом внимая мягким касаниям ее ладоней.

Проплывая мимо кувшинки, она ухватила цветок, вытянула с корнем и поплыла дальше, а зажатый в пальцах стебель извивался за нею змеей.

Неожиданно овальные листочки мокрицы кончились, будто их ножом отрезало. Внизу темнела бурая бездна, впереди светилась зеркальная гладь.

Ирис танцевала, плескалась над сумрачной пропастью, летучей рыбой выбрасывалась из волн и опять падала в зыбящиеся глубины.

Но вот она устала, перевернулась на спину, раскинула руки и замерла, лишь часть лица виднелась над водой.

Бескрайнее небо простиралось над ней. И в самой середине — одинокая кудель белоснежного облака. А за этим облаком бескрайность голубизны, в которой, точно птенец в пуху, утопал земной шар со всеми своими поющими лесами, сверкающими озерами и всем, что в лесах и озерах. Парят в этой дымчатой голубизне и другие громады — цветущие горы земли и камней, склоны которых окрашивает пурпур рождающихся и гаснущих светил.

Какое безмолвие, какая гармония! Безмятежен покой тишайших долин земли, и деревья в цвету склонили над ними верхушки. Головокружительно благоухание земли и воды, упоительны ласки трав, рук и волос. Невесомые газы мягко обволакивают людей и деревья в долинах, луга дымятся под солнцем, и дрожат в дальнем мареве взгорья.

Ирис глубоко вздохнула и смежила утомленные светом глаза. И сразу все умерло. Только сквозь веки едва ощущалось желтоватое зарево странствующего в небе огненного шара да вокруг тела — прохлада воды, в которой она покачивалась словно в облаках.

Так и осталась бы здесь! Удары ее сердца будут рябить поверхность воды, дыхание будет вздымать и опускать ее, и груди, точно розовые рифы, станут то появляться, то исчезать в волнах. Так бы и остаться здесь — свежая, вольная и чистая, словно морская дева, которую баюкают волны на гребнях, которой поет колыбельную прибрежный камыш.

Прекрасной, просторной казалась жизнь, как никогда прежде.

Но вдруг Ирис затрепетала от страха и собственного бессилия. Ах, скорее на берег, домой, к нему! Она снова проплыла среди зарослей аира, и солнце играло на ее мокрых плечах. Длинные листья аира колебались на расходящихся волнах.

Вскоре она стояла под деревьями и, дрожа от холода, куталась в полотенце. Она присела на залитую солнцем траву и отжала тяжелые волосы. Потом, пугливо озираясь, натянула белье, стыдясь одиночества и яркого света.

— Он, может быть, ждет, а меня все нет, — подумала она с трогательной тревогой. — Он же один и не знает, куда я пошла…

Она засуетилась, мокрые волосы, оттягивающие голову, вывели ее из себя, пальцы запутались в тесемках, и глаза увлажнились. Да как же она могла уйти на целую вечность, целую вечность не думать о нем. Нет, нет, она думала, она беспрестанно думала о нем. Да и можно ли ей думать о чем-нибудь другом, в каждой ее мысли, слове и движении — он. Не сам ли он заметил, что говорит Ирис низким голосом на его манер, что и смеется она точно так же, как он. Ибо чем была Ирис? Только воздухом вокруг него — воздухом нежным, счастливым, радостным.

И она не стыдилась этого. Ей ничуть не хотелось избавиться от этого ига. Напротив — пусть только сильнее стягиваются эти сладостные путы!

Как бы ей хотелось быть подле него сейчас, в это самое мгновение. Ему не нужно ничего говорить, да и ей самой нечего ему сказать — только быть подле него. И пускай это кажется смешным ребячеством. Ладно, перед другими, да и перед Алланом она еще может смирять себя. Но наедине с собой вся сила истаивала, и оставалась всего лишь маленькая девочка, которая любила сладко и самозабвенно.

Она перегнулась, будто надломленная посередине, и нетерпеливо завязывала шнурки, пылающее лицо завесили влажные волосы.

И так каждое утро, подумала она. И пусть, пусть!

Ее сердце радостно трепетало, чувствуя эту боль отъединенности, говорившую только о ее безграничной любви к Аллану. Все ее существо стремилось стать одной-единственной огромной любовью. Чем сильнее она рвалась к нему, тем большее счастье щемило ее горящее сердце. О, еще больше, еще больнее! Ее грудь словно захлестывала сладостная огненная волна.

Она уже бежала по тропинке, минуя пригорки, и просыхающие волосы разлетались над ее головой.