Фридеберт Туглас - Небесные всадники

На каком берегу мать качала его младенцем, какие бусинки подкидывала она в воздух, чтобы позабавить его, на каком пороге обнажала она свою грудь и совала ему в рот тугой, теплый сосок? И не отцом ли его был тот рыжебородый великан в кольчуге и в сверкающем шлеме? А он лежал рядом с воином на траве, на траве неведомой земли, и болтал, а потом сел и рассмеялся во все горло так громко, что эхо отдалось в небе… Не брезжут ли все эти воспоминания как бы сквозь тысячу ночей и море тумана?

Мысль эта на него так подействовала, что он внезапно обессилел и опустился на песок. Над ним высился купол неба, озаренный смутными отблесками, а вокруг простирался затуманенный остров. Душа его размякла, переполненная, словно чаша, хмельной шипящей пеной.

Лишь бы разыскать где-нибудь свою мать! Люди мертвы, боги людские мертвы, мертво все, что окружает человека. Лишь бы найти свою мать!

Пока он сидел так на песке, как ребенок, до него сквозь гул донесся издали топот ног. Звук все нарастал, и миг спустя мимо него пробежала белая фигура с распущенными волосами и вытянутыми руками.

А потом лишь задрожал воздух и, кажется, послышались тихая жалоба и плеск волн. На прибрежной воде загорелось расплывающееся фосфорическое мерцание.

Когда Курдис поднял голову, видение уже исчезло. Но он знал: это Морская дева, убежавшая обратно в море. Это угадывалось по дрожавшему еще воздуху.

При мысли об этом Курдису вдруг послышался слабый звон струны. И только тогда он заметил, что все еще держит в руках каннель. Струны его заколебались от ветра и, гудя, исторгли тихий напев.

Тогда он сам коснулся каннеля и прислушался. Струны зазвенели по-новому, как никогда раньше не звенели. Он ударил рукой, и зазвучала на диво незнакомая мелодия. Еще ни один музыкальный инструмент не играл такой мелодии.

Задрожав, он встал. Ему хотелось играть, но он не отваживался. И растерянно озирался.

Перед ним простиралось море. Оно фосфорически сияло. Волны, сверкая, окатывали песок. Все было пронизано необыкновенным свечением.

Он снова коснулся каннеля, и снова послышалась эта таинственная мелодия. Тогда он заиграл. Заиграл, словно бы в опьянении.

Прежде его музыка была печальной и сладкой. Она помогала забыться. Теперь она стала страстной и сильной. Будто зазвучал голос самой природы.

Когда каннель зазвенел во всю силу, Курдис вдруг услышал, что кто-то в море подпевает ему. Песня то приближалась, то удалялась, звучала то тише, то громче. Казалось, это пели волны, что их песня без слов обрела слова.

Играя, Курдис подошел к воде, и волны коснулись его ног. И тут он увидел при таинственном свечении воды, как в волнах показывалась то голова, то волосы, развевавшиеся на ветру, то руки, что подавали ему призывные знаки.

Он шагнул в воду, и каннель тотчас заиграл громче, и песня в море тоже зазвучала громче. Он медленно шел вперед, вода все поднималась, и музыка расходилась кругами над морем.

Дно уходило все глубже и глубже. Вот вода уже поднялась до каннеля, поднялась до струн, а потом и выше струн, но музыка звучала даже из-под воды, словно это был голос самого Мирового океана…

Так Курдис исчез из мира людей, так он опять нашел своих сестер и братьев, нашел свою мать — Великую Мать всего сущего.

Перевод Леона Тоома.

Итак: летнее утро, восход!

В садах — купы дерев вытянулись к зардевшим облакам. Розы склонились к земле, источая прохладный росяной аромат. В деревьях и розовых кустах щебетали пичужки.

Андрогин вздрогнул от трели жаворонка, который вился над павильоном. Птичье пение вливалось в раскрытые окна то с одной, то с другой стороны негромким зовом пробуждения.

Но глаз Андрогин не открыл. Пока еще он не пробудился-не родился, пока еще он только предощущение жизни вступительный аккорд бытия. Он слышал только щебет птиц да угадывал трепетание света на веках…

Сквозь сон пробилось удивление, что сегодня он проснулся в этой комнате, на этой кровати. Кто был он вчера, где был вчера? Забыл он. Что было прошлое? — Цветочная пыльца, подхваченная ветром.

И только трели жаворонка.

Забрезжила мысль: кем пробудиться сегодня? Юным стрелком в зеленой куртке, седовласым старцем или кочевником-цыганом с бубенцами? Пастушкой на изумрудном лугу, арапом в пальмовом лесу или солдатом в далекой пустыне?

Все доступно пока еще непробудившемуся-неродившемуся.

А может, не быть сегодня вовсе? Остаться в небытии, точно эмбрион в своем сладком сне? Пребывать в мире грез, рядом с которыми приземленны и обыденны обычные сны?

Забыться на день, на много дней, на сотни лет, и пробудиться в другой эпохе — возможно даже, на другой планете?

Пока ты не пробудился и не родился, ты можешь больше, чем когда бы то ни было!

Нить мысли ткалась и рвалась. Только свет плывет волнами. И только трели жаворонка.

Розовый свет трепетал на веках Андрогина, расходился овалами, кругами, сливался с птичьим пеньем. Воображаемые свет и звук пробудили сознание.

Вместе с запахом роз ворвался запах сырой земли. Из воображаемой земли поднялась ветка, выпустила листья, выгнала бутон, тот раскрылся. Закружила над цветком пчела, опустилась, погрузилась в чашечку. Сладка была мысль о земле!

И вмиг навалился глубокий сон, черный и глухой, как непроглядная ночь. А потом Андрогин вдруг проснулся и открыл глаза. Уже в новом мире, где забылось все прежнее.