Клаус Хоффер - У бирешей

Рифма тут заменяет смысл, потерявшийся в ходе долгого исторического существования.

«Кстати, о том, как звали отца Цердахеля, — продолжал могильщик, встав с места. Близоруким взглядом он отыскал среди висевших на стене фотографий одну, бережно снял ее с булавки и принес нам. — Вот он». С этими словами он протянул мне снимок. На фотографии был запечатлен маленький толстый человечек, который, стоя в ярмарочном домике, из каких продают сахарную вату и турецкую нугу, разговаривал с кем-то не уместившимся в кадр. Рот человечка был приоткрыт, на голове была шляпа, которую я вчера видел у Цердахеля. За лентой шляпы торчал “моньо-рокерек”. «Он был ашкеназ, а жена у него была из сефардов *, — сказал шкуродер. — Его звали “Потерявшийся-по-дороге”. А вам, кстати, известно, как звали вашего батюшку? “Пришивай-двойной-нитью” — чтобы крепче держалось», — сказал Йель Идезё, усмехнувшись. «Тоже очень типично для бирешей, — вновь продолжал он серьезным тоном, заметив, что мне мало нравятся его шуточки. — Ох уж эти мне имена! С их помощью они, верно, хотят взять на заметку то, что сами сделали неправильно: у всякого имени своя легенда. “Если стоишь чересчур близко к тексту, видишь его нечетко. Будь осторожен! За словом готова разверзнуться бездна!” — говорится в Книгах бирешей. И чтобы не забыть предостережение, кто-то извлекает из текста соответствующий оборот, например “видит нечетко”, и превращает его в имя. И тем самым совершает громадную ошибку! Если я непременно желаю о чем-то забыть, я долго повторяю это сам себе, пока не перестану что-либо чувствовать. Тогда я знаю наверное, что я забуду. “А он так любезен, / Она так форсит… — запел он, — Недолго жеманясь, / Минет совершит!” Есть у нас, у могильщиков, такая песня. Как у нас принято говорить, мертвецы “делают минет” . И это выражение тоже из числа тех, которые никто толком не понимает!» — произнес он задумчиво, опять свернув на свою любимую тему. «Почему “минет”? В обязанности могильщиков входило вкладывать камень в рот покойного. Зачем? Чтобы отсрочить начало разложения? Или по тем же причинам, по которым нам приносили фотографии усопших, на выбор? У меня и фотография вашего отца имеется, — сказал он, — он относился ко мне очень по-дружески». Шкуродер встал и подошел к одной из двух кроватей, что стояли у противоположной стены изголовьями друг к другу. Он приподнял покрывало — на котором, словно на занавеске в детской комнате, были изображены тюлени, играющие в мячик, волшебные остроконечные шляпы, летающие по воздуху прогулочные трости, слоны и толстые негритята, — извлек из-под него черную, расписанную красными цветами деревянную шкатулку и принялся в ней рыться, однако безрезультатно. «Не знаю, куда она подевалась, сейчас не найти… А кстати, что по-настоящему означает “делать минет”? — опять принялся он за прерванную тему. — “Minette” — кельтское слово, и значит оно “рудная жила”. Где связь? Каменная облатка? Инверсия христианского причастия? Чрезвычайно типично для бирешей: самый живой из всех ритуалов они обращают в полную противоположность, приберегая его для поминок по усопшим. И откуда нам, в конце концов, знать, что там такое происходило в головах наших предков! Ничегошеньки мы не знаем или, во всяком случае, знаем недостаточно для того, чтобы считать себя вправе бездумно повторять их формулы, ныне утратившие свой смысл. Оттого-то я и погребаю мертвецов в лежачем положении, и животные теперь тоже отправляются в лоно матери-земли. Для них я даже специально выписываю пластиковые мешки из столицы».

«У нас слишком мало сведений! — театрально воскликнул он. — Наше знание — всего лишь фрагменты, осколки! Мы больше не постигаем великих взаимосвязей, ибо традиция утрачена! Рассказывают, будто наши отцы намеренно вставляли в Книги слова, обладающие свойством зеркал, — для того, чтобы сделать тексты непереводимыми и тем самым исключить возможность фальсификаций. Уверяю вас, при чтении иных предложений так и осязаешь их хрупкость и думаешь: если произнести их вслух, они разобьются. И даже некоторые буквы в отдельных словах: если прикоснуться к ним пальцами, возникает ощущение, будто звуки улетают — и в то же время остаются на месте. В определенные эпохи все эти слова и предложения становятся невероятно чувствительными — одно-единственное неправильное ударение способно разрушить их смысл. Существует детская считалка, которая именно о том и говорит: “Если слова обратить в зеркала, / то превращаются тени в слова” . Говоря иначе: если кто-то, пренебрегая смыслом Книг, влагает в них свой собственный смысл, текст превращается в фантом, а падающая на него тень читателя становится посланием этого текста. Как я уже сказал: сила традиции утрачена. Нам в наследство оставили Книги, однако не оставили руководства, которое помогло бы в них разобраться. Нам даны разгадки, но путь к разгадкам утрачен. Если бы этот путь был нам известен, мы бы далеко обогнали всех в любой области науки — уж поверьте! Но сейчас в руках у нас всего лишь дурацкая деревяшка, которая ровно ничего не способна поведать о волшебной пляске вращающегося волчка. Лучше всего последовать примеру Гикатиллы — отбросить мертвую деревяшку и уйти прочь. Лично я так и поступаю: мертвецов я, стало быть, хороню в лежачем положении, как оно и принято почти во всем мире, — так они по крайней мере пребывают в покое. Вдобавок я добился того, чтобы кладбище перенесли подальше от колодца!» — самодовольно заметил Йель Идезё.

Подобное начинание (усердно разъяснял он дальше) было чрезвычайно трудно осуществить, имея дело с таким неподатливым и упрямым народцем, как биреши, и ему стоило величайших усилий провести свой замысел в жизнь. В легендах колодцы иногда именуются «очами Ахуры» *; воду в здешних краях — из-за необыкновенно высокого содержания соли — почитают как слезы самого Бога. Покойников раньше хоронили как можно ближе к «божьим очам», тем самым вверяя их божьему покровительству. Но, невзирая на всевозможные суеверия, глубоко укоренившиеся в душе бирешей, Йелю Идезё все-таки удалось добиться своего, так как он использовал против своих сограждан их собственное любимое оружие.

«Вам ведь уже известна легенда об Иглемече и Таме, — продолжал он. — Иглемеч — или, точнее, Иглемееч — это географическое название, Ильмюц. А Там — это искаженное слово “Штрем”, так называется городок, находящийся дальше к югу. Легенда о встрече Иглемеча и Тама основывается на доподлинном историческом событии, имевшем место в 1360-х годах. В ту пору обитатели Ильмюца, по совету одного из бирешей, оставили свою деревню. Все колодцы были заражены. Выходившая из трупов влага и ядовитые газы превратили всю местность в одно огромное болото!» Пригоршня земли, которую зачерпнул Иглемеч и которая обратилась в пламя, символизирует болотную почву, перенасыщенную газами, — объяснял мне шкуродер. А то, что вода из колодца запеклась кровавой коркой на ладони анохи, означает, как далеко зашел процесс смешения грунтовых вод с кладбищенскими стоками. Таким образом, легенду следует воспринимать как настойчивое предостережение о пагубных последствиях традиционного способа погребения. Анохи Ильмюца адресовал это предостережение анохи Штрема и его соседям по городку, однако те не последовали совету. Потому они и погибли. Повторяющееся указание на то, что время для Иглемеча остановилось, следует понимать как предостережение о близости смерти. Что же касается выражения: «Здесь — понедельник. Громыхания исполнена его вечность!», то в нем символизировано зрелище разверзающихся могил, чьи ядовитые исторжения грозили убить все живое. «Предостережение пришло вовремя!» — воскликнул Йель Идезё. Мне опять бросилось в глаза, что о давным-давно прошедшем здесь говорили так, будто оно совершается прямо сейчас. «О, если бы обитатели Штрема верно истолковали послание! — сетовал он. — Однако в слепоте своей биреши выбросили “е” из “emeth” (истина) и тем самым сами на себя накликали “meth” (смерть)!»