Эбрахим Голестан - Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

Сначала жандарм чуть привстал, потом, обнаружив, что ничего не видит, поднялся во весь рост и успел разглядеть, как чайханщик уходит под землю. Боясь, как бы чайханщик не заметил его, он опять пригнулся, присел, с натугой проглотил слюну: «Наверняка у него здесь тайник с героином!» Когда он снова поднял голову, чайханщик был уже под землей.

Добравшись до отверстия колодца, чайханщик прежде всего услышал доносившуюся из пещеры сказку про удода. Он был озадачен: «Что делает женщина в этом колодце, о чем это она говорит?» У него и в мыслях не было, что это радио. Но потом, когда ювелир в пещере запел от радости, приплясывая и прищелкивая пальцами, чайханщик перепугался, он подумал: «Не дай Бог, там в колодце джинны и пери…» Сколько лет он и думать забыл про джиннов и пери, не боялся ничего такого, даже сомневался в их существовании. А сейчас, оказавшись в непривычной обстановке, в чужом месте, он словно перенесся назад, во времена своего детства, фантастические образы, наводя страх, снова ожили в его душе… Но тут хохот, щелканье пальцами и пение старика прекратились. Ювелир же, отсмеявшись и поплясав вдоволь вокруг изваяний, совсем задохнулся. Он опустился на землю, прислонился к каменной гробнице и, прислушиваясь к тому, что там натворил удод, обдумывал, как ему поступить с таким богатством, как вдруг – тук! Какой-то шорох. Это крупная песчинка упала на надгробный камень, отскочила и полетела на землю, на разбросанный вокруг гравий. От неожиданности ювелир так и подскочил, прихватив в горсть щепоть гравия, он задрал голову, чтобы посмотреть, откуда тот падает, но услышал новый шум, раскатистый и глухой, доносившийся, казалось, издалека. Постепенно гул затих, теперь в пещере звучали лишь история удода и музыкальное сопровождение к ней. Ювелир поглядел на гравий, который сжимал в руке. И внезапно вздрогнул. Даже в этой темноте опыт подсказывал ему, что на его ладони золотой песок, это золото! Он осторожно запрокинул голову, чтобы хорошенько рассмотреть свод пещеры. Поднялся на ноги, обошел вокруг гробницы, уставившись в одну точку на потолке, откуда, он полагал, сыпался песок, – он заметил там трещину. С опаской влез на гробницу, стремясь подняться поближе к желанному месту. Надежды, которые подавала ему эта щель в потолке, были так велики, что страх перед гробницей улетучился: наверху поблескивали золотом еще несколько крупинок. Ювелир сполз вниз, не сводя глаз с потолка, 'отправился на поиски лопаты, которая валялась где-то поблизости. Притащил ее, примерился – расстояние от надгробия до свода было порядочное, дотянуться до трещины нелегко. Ювелир покрепче ухватил лопату и с размаху, сильно ударил острым металлическим краем по своду, потом еще, еще и еще, пока вниз не упало четыре-пять комочков золота. Ювелир засмеялся, его охватило блаженство, силы его прибывали, глаза сверкали, он бил, и бил, и бил лопатой, снова и снова наносил удары по своду, как вдруг – ш-р-р-р! Под хриплые старческие вздохи вниз устремился щедрый золотой поток, настиг, захватил его. Лопата вывалилась из рук ювелира. Комочки золота колотили его по голове, царапали и ранили кожу, но боль не могла вытеснить радость. Он смеялся. Смеялся долго-долго, до головокружения, так что ноги его ослабели, подкосились, и он упал. А золотой дождь все лил. То ли на потолке помещалось хранилище, то ли прежде существовал обычай засыпать золотым песком пустоты в сводах пещерных гробниц – как бы там ни было, по какой причине, по какому случаю – от глупости чьей-то или от большого ума – но это был поток чистого золота. Золото текло, а старик все смотрел, как оно льется. Он опрокинулся на спину, его ноги, руки, грудь, живот все глубже погружались в золотой песок, так что он уже не мог шевельнуться, а золото все лилось и лилось. Торчала лишь голова, которая еле-еле поворачивалась. Золотой дождь все продолжался, а он все смотрел, смотрел, как тот сыплется, смотрел, как погребает его. Каждое мгновение тяжесть покрова увеличивалась, ювелир чувствовал, что она прибывает, но тяготы золотого плена не могли заглушить ощущение изобилия, восторг и радость при виде такого несметного богатства. Тело покидала возможность двигаться и даже дышать, но отступала под натиском золота, и созерцание золота мешало старику осознать, что он испустит дух под этим грузом. И он все еще смеялся, хотя смех становился все слабее, пока не замер совсем. В этот миг шлепнулась и последняя крупинка: иа месте упавшего ювелира вырос золотой холм.

Когда пыль улеглась, ювелир увидел на потолке пустое отверстие, дыру – больше любоваться было нечем. Теперь дыра следила за ним – словно слепой оборотень пустой глазницей. Теперь он почувствовал тяжесть. Он ничего не видел – золотой вал окружал его со всех сторон. Попробовал повернуть голову – песок начал беззвучно осыпаться. Казалось, стоит ему кивнуть головой, и холм придет в движение, окончательно завалит его. Молча, твердо, пристально глядел он на захватившую его золотую гору. Но в страхе не смел и подумать, сколько будет продолжаться этот плен, сколько будет длиться его бытие. Радио все еще передавало сказку про удода. С другого конца пещеры до ювелира донесся шум. Это упал чайханщик, вывалился из шахты колодца в пещеру.

Чайханщик приземлился на ноги, но блеск мрамора, золота, мерцание драгоценных камней так потрясли его, что ноги под ним подломились. Не веря своим глазам, он подскочил, хотел вернуться, посмотрел вверх. Над колодцем синело высокое небо. Он отринул его.

Жандарм приближался к колодцу, когда вдруг наткнулся на юношу. Сначала внимание его привлекли нелепые длинные волосы парня, потом он заметил, что тот спит. Но почему он спит сидя, почему так громко храпит? Жандарм в сомнении подошел ближе. Осторожно положил руку на плечо сидящему, тот шевельнулся. Но движение было таким вялым, сонным, полуживым, что жандарм засомневался еще больше. Он поискал следов крови или удара, но не обнаружил никаких улик, кроме преступного окурка, сделавшего свое дело. Окурок валялся на земле под бесчувственной рукой спящего. По запаху жандарм определил: гашиш. Его охватили негодование, жгучая жалость к этому молодому поколению, которое, вместо того чтобы следовать традиционным дедовским путем, курит гашиш (хотя, честно говоря, гашиш тоже должен считаться древней дедовской традицией). Отшвырнув окурок, он припечатал его каблуком, словно одним ударом уничтожил грубость, злобу и агрессивность всего порочного поколения, стер эти пороки в порошок и развеял по ветру. Потом зашагал к колодцу. Подойдя к нему, он похлопал рукой по пистолету, затянул потуже пояс, поправил фуражку, нагнулся и решительно и осторожно полез вниз.

Староста тоже сдвинулся с места. Прихватил покрепче четки, вопрошая себя: неужели слежка за людьми непременно связана с лазаньем в ганат?