Гу Хуа - В долине лотосов

Наконец рабочая группа созвала собрание всех жителей села. Оно происходило вечером, на базарной площади. На сцене, где иногда устраивались представления, повесили все тот же чихающий газовый фонарь, но на сей раз он был починен и горел ярким белым светом, так что лица людей казались бескровно-бледными. От предыдущих собраний это отличалось еще и тем, что руководители села не были приглашены в президиум: заведующий зернохранилищем Гу Яньшань, секретарь партбюро Ли Маньгэн, налоговый инспектор и другие – все сидели под сценой на принесенных из дома скамеечках или первых попавшихся кирпичах, иногда покрытых газетами. Супруги Ху жались рядом с ними, как бы ища поддержки и защиты. В президиуме восседала только рабочая группа. Сельчане, всегда чуткие к таким переменам, были немало изумлены и стремились сесть поближе. Некоторые даже специально пробирались к сцене, чтобы поглядеть, как ведут себя «солдат с севера» и секретарь партбюро.

Было и еще одно отличие от прежних времен: Ли Госян, взявшая на себя роль председателя собрания, не стала делать никаких вступлений о международном и внутреннем положении, об обстановке в провинции или уезде, как обычно делали руководители села, прежде чем приступить к конкретным вопросам. Она просто поручила одному из членов своей группы зачитать три сообщения из провинции, области и уезда. В первом сообщении говорилось, как некий вредитель, ослепленный классовой ненавистью к партии и народу, стал бешено выступать против движения за «четыре чистки» и подстрекать отсталую часть масс, что привело к избиению членов рабочей группы. За это тяжкое преступление упомянутый вредитель приговорен к пятнадцати годам каторги. В сообщении из области рассказывалось о секретаре партбюро объединенной бригады и по совместительству члене парткома народной коммуны, который использовал свою власть для защиты помещиков, кулаков, контрреволюционеров и прочих вредителей, а после прибытия рабочей группы поднял страшный шум, колотил кулаком по столам и стульям и не желал признать своих ошибок. За такую злостную позицию он был снят со всех постов, исключен из партии и передан массам на трудовое перевоспитание. Сообщение из уезда касалось некоей лоточницы, которая до революции была проституткой, а потом в течение длительного времени завлекала своими чарами и вином разложившихся кадровых работников, вымогая у них деньги и привилегии. По решению укома эта лоточница тоже была передана на перевоспитание, чтобы ее судьба послужила уроком для всех кадровых работников, членов партии, молодежного союза и других членов народной коммуны…

Чтение этих документов произвело магическое действие: площадь замерла, как будто на нее внезапно выпал снег и заморозил всех присутствующих. Гу Яньшань, Ли Маньгэн и другие руководители села тоже молчали, словно немые.

– Вытащить на сцену правого буржуазного элемента Цинь Шутяня! – вдруг разорвал эту ледяную тишину голос одного из членов рабочей группы.

В тот же момент Ван Цюшэ с каким-то ополченцем выволокли из толпы Помешанного Циня и бросили его на сцену, точно мешок. Площадь зашумела и сразу стихла. Цинь встал на краю сцены, опустив голову и вытянув руки по швам. Ослепительный свет газового фонаря не давал ему открыть глаз; тень от его длинной худой фигуры падала на навес сцены и вырастала в нечто демоническое.

Ли Госян, до этого неподвижно сидевшая в президиуме, вышла из-за стола, привычным движением откинула со лба волосы и, указывая на Циня, отчетливым голосом заговорила:

– Перед вами известный вредитель села Цинь Шутянь, или Помешанный Цинь. Все знают, как революционные массы, то есть бедняки и бедные середняки, ненавидят помещиков и кулаков. А как мы должны относиться к таким классовым врагам, как Цинь Шутянь? Об этом нужно спросить прежде всего кадровых работников, которые в период трехлетних трудностей нашего государства сделали Циня своим любимцем, позволяли ему петь, танцевать и писать все, что он захочет. Каждую зиму, когда устраивались свадьбы, его приглашали играть в оркестре. На каждом празднике, где нужно было расписывать фонари или фигуры драконов и тигров, опять не обходились без него. В обычные дни многие из вас здоровались с ним, угощали его сигаретами, слушали, как он рассказывает свои вредоносные истории, высмеивая современность под видом древности! А в скольких семьях дети – эти несмышленыши, не знающие, что такое эксплуатация, – называли его дядей Цинем?

Ли Госян говорила спокойным, негромким голосом, повышая его лишь в самых необходимых местах. Люди по-прежнему молчали, как замороженные, почти не дыша. Но Гу Яньшаню, Ли Маньгэну и супругам Ху, сидевшим у самой сцены, начало казаться, что они слышат подземные толчки.

– Таких удивительных вещей много, товарищи члены коммуны, бедняки и бедные середняки! – размеренно продолжала Ли Госян, как бы ведя со всеми непринужденную беседу. Видно было, что она поднаторела в искусстве борьбы и упивалась своим умением держать в руках массы. – Недавно одна лоточница из вашего села построила новый дом. Некоторые говорили, что он еще роскошнее, чем самые лучшие магазины в вашем селе до революции. А к слову сказать, сколько денег заработала эта лоточница за последние годы? У кого она их получила? Откуда она добывала рис к каждому базарному дню? Об этом мы пока не будем говорить, но спросим: кто писал параллельные надписи на дверях ее нового дома? Ну-ка, Цинь Шутянь, напомни их всем присутствующим!

Помешанный Цинь чуть приподнял голову, искоса посмотрел на руководительницу группы и ответил:

– Да, это я писал. Первая надпись была такая. «Трудолюбивые супруги обрели красное социалистическое богатство», а вторая – «Жители горного села умножают славу народных коммун»…

– Это реакционные надписи, товарищи! – Ли Госян сделала Циню знак, чтобы он замолчал, и чуть повысила голос. – Обратите внимание хотя бы на первую строчку. Чувствуете реакционный дух? Какое богатство можно обрести, когда строишь социализм? Раньше говорили, что конь без ворованной травы не жиреет, а человек без тайных денег не богатеет. Цинь просто пытается соблазнить людей реакционным лозунгом о «красном социалистическом богатстве», опорочить коллективное хозяйство народных коммун! Сейчас в вашем селе богатые строят дома, а бедные продают им землю… О чем это свидетельствует? Сами хорошенько подумайте, товарищи! А вторая строчка, насчет жителей горного села, которые умножают славу народных коммун, еще прозрачнее. Что это за «жители горного села»? Настоящие бедняки и бедные середняки или всякие темные личности с неясным происхождением и сомнительными связями? Насколько мне известно, муж этой лоточницы еще в пятидесятых годах клеветал на нашу политику в отношении деревни, на нашу классовую линию, сочиняя такие стишки: