Гу Хуа - В долине лотосов

Тем временем Ли Госян жила в помещении почти свернутого отдела розничной торговли сельпо. Она занимала две уютные комнаты на втором этаже, из которых одна служила кабинетом, а другая – спальней. В кабинете стоял большой стол с телефоном, плетеное кресло и несколько скамеек для посетителей. На стене – портрет вождя и полный текст «трех главных статей», написанных золотыми иероглифами по алому фону. Рядом – специальный шкаф с красным цитатником и «алтарь верности». В комнате явно преобладал красный цвет, демонстрируя высокое положение и настроенность хозяйки. Что же касается спальни, то ее неудобно описывать. Мы ведь не любопытные юные хунвэйбины, которые не постеснялись рыться в постели зрелой женщины! Начиная с шести часов вечера, когда сотрудники отдела розничной торговли и всего сельпо уходили на задний двор, где стояло их общежитие, в этом здании становилось так тихо, что впору привидений бояться.

Ван Цюшэ стал наведываться к председательнице ревкома с докладами, но каждый раз останавливался за дверью и дрожал, приглаживая волосы и покашливая. Ли Госян явно не желала его принимать, а сам он войти не решался. Однако он не падал духом и верил, что в конце концов хозяйка кабинета будет тронута его скромностью. Ведь даже неприступные крепости можно взять.

Наконец он решился легонько постучать в дверь:

– Товарищ Ли, товарищ председатель!

– Кто там? – спросила Ли Госян, только что хихикавшая с кем-то.

– Это я, Ван Цюшэ… – ответил он, еле ворочая пересохшим языком.

– Что случилось?! – Голос Ли Госян сразу стал холодным и твердым.

– У меня к вам одно дело…

– Приходи позже, я сейчас занята, изучаю важные материалы!

Ван Цюшэ понуро вернулся в свою Висячую башню, ему ни есть, ни пить не хотелось. К счастью, он все-таки был хозяином объединенной бригады, и к нему с утра до вечера ходили по всяким вопросам кадровые работники и члены коммуны. Кроме того, начальство постоянно присылало ему «новейшие указания», «важные документы» и прочее, так что скучать было некогда.

Через несколько дней после этого Ван Цюшэ постригся и побрился в сельской парикмахерской, а вернувшись домой, тщательно оделся: белая рубашка, куртка из синтетики с хлопком, свежевыстиранные брюки, туфли из свиной кожи, которые можно носить круглый год. Вечером, когда окна всех домов уже светились и сельчане обычно ужинали, он направился к сельпо, решив на этот раз не уходить, пока не поговорит с Ли Госян.

Непонятно почему, он вошел не в центральную дверь, а в боковую, словно делал что-то дурное и не хотел, чтобы его видели. К счастью, его действительно никто не видел. У входа в кабинет председательницы он немного помялся и с бьющимся сердцем постучал в дверь:

– Товарищ председатель!

– Кто там? Входите! – На этот раз голос Ли Госян был гораздо приветливее.

Ван Цюшэ открыл дверь и вошел. Хозяйка сидела за столом и с аппетитом ела тушеную курицу.

– А, это ты! – разочарованно протянула она. – Ты ведь уже много раз приходил, не так ли? Говори, что надо, а то у меня сегодня было очень много посетителей. Как будто из засушливого района, целых три чайника выпили!

Едва взглянув на него, она снова занялась курицей, но этот взгляд произвел на Ван Цюшэ глубочайшее впечатление: он почувствовал, что председательница смотрит на него свысока, с иронией и в то же время равнодушно, как и подобает истинному начальнику в обращении с подчиненными.

– Товарищ председатель, я… я хотел бы покаяться перед вами! – заикаясь, проговорил Ван Цюшэ. В ответственные минуты язык не очень-то слушался его.

– Покаяться?! Ты, образцовый боец, знаменитый на весь уезд, всюду нужный и прекрасно себя проявивший? – Немного удивленная, Ли Госян снова взглянула на Ван Цюшэ, но накопившиеся обиды не дали ей говорить спокойно и обернулись насмешкой: – Ты слишком церемонишься, председатель Ван, и слишком возвышаешь меня. Как гласит поговорка, даже дракон не победит змею, если она дерется у себя дома. Я всего лишь кадровый работник, присланный в вашу коммуну, без вас ни с чем не справлюсь. Вы в любой момент можете выкинуть меня из этого кресла, если захотите!

– Ну что вы, товарищ председатель!… Вы вправе смеяться надо мной, даже ругать – я слова не скажу, особенно вам… Я – мерзавец, который воспользовался вашей милостью и тут же забыл свою благодетельницу! – Ван Цюшэ поник головой, как спелый колос, нащупал табуретку и чинно сел, положив руки на колени.

– Тогда почему же ты пришел ко мне? Неужели ты так себя не уважаешь? – спросила Ли Госян, продолжая обгладывать куриную ногу. Казалось, в ней пробудилось любопытство. Впрочем, она привыкла, что подчиненные унижаются перед ней.

– Я… я человек необразованный, малокультурный, не разобрался в обстановке и повторял всякие лозунги – как попугай повторял, даже не очень понимая… – нащупывал путь Ван Цюшэ, внимательно следя за выражением лица хозяйки.

– Если ты хочешь что-нибудь сказать, говори конкретнее. Я всегда считала, что правда снимает с человека вину, а полуправда только усугубляет ее. – Ли Госян опять взглянула на Ван Цюшэ и наконец заметила, что он сегодня выглядит очень недурно, да и одет прилично.

– Я хочу повиниться перед вами и сказать, что я – мерзавец! Мерзавец, забывший добро, которое ему сделали! Я виноват и перед вами, и перед товарищем Ян Миньгао… Вы оба взрастили меня, а я… я, подражая другим, чернил вас обоих на собраниях, не понял обстановки… Сейчас я страшно раскаиваюсь в этом, жалею, что не могу связать себя и отдаться на ваш суд! – Слова лились из Ван Цюшэ, точно из прорванной плотины, а вслед за ними на пол капали слезы. – Я заставил вас попусту тратить силы, обманул ваше доверие, но я очень больно споткнулся и сейчас хочу просить прощения у вас и у товарища Яна. Я готов прямо перед вами надавать себе тысячи пощечин!

Ли Госян нахмурилась. Покаянная речь Ван Цюшэ, похоже, всколыхнула чувства одиночества, тоски, даже некоторой беззащитности, гнездившиеся в глубине ее души. Она бессильно сидела в плетеном кресле, вытирала салфеткой куриный жир с рук, а на лице ее блуждало выражение растерянности. Но так было лишь несколько мгновений. Потом она выпрямилась, расправила брови и снова впилась в Ван Цюшэ холодным, презрительным взором:

– Все прошло, все давно прошло! А у тебя неплохая память, вспомнил и такие вещи, о которых я не помнила. Но все это не имеет значения. Когда меня бранят, критикуют, я рассматриваю это как воспитание, помощь. Ты тоже недаром об этом вспомнил, признал свои ошибки, покаялся, но я тебя на это не толкала… Раскаиваешься ты или нет, меня совершенно не интересует…

– Товарищ Ли, я искренне говорю! Я знаю, вы добрая, все способны простить! – возопил Ван Цюшэ, чувствуя, что председательница снова впадает в официальный тон и отдаляется от него на тысячи ли. Ладони у него вспотели, сердце стучало, но он не мог остановиться на достигнутом или отступить. Ее надо было чем-то привлечь, чтобы она ощутила его ценность, однако в голову ничего не приходило. Наконец он вспомнил, как ему рассказывали о ночной попойке Гу Яньшаня с Ли Маньгэном и о том, как Гу Яньшань на всю улицу ругал Ли Госян, да еще выкрикивал разные реакционные слова… Правильно, об этом и нужно доложить! Все равно сейчас такое время, что если сам не донесешь, то на тебя донесут.