Гу Хуа - В долине лотосов

Секретарь партбюро объединенной бригады Ван Цюшэ, тоже весь пылая от праведного гнева, сидел рядом с Ли Госян. Кроме них, за столом было еще несколько кадровых работников коммуны; перед каждым лежали бумага и ручка.

Супруги встали по стойке «смирно» и опустили головы. Не зная, что именно случилось, Цинь Шутянь предпочел на всякий случай пробормотать:

– Граждане начальники, я признаю свою вину и прошу простить меня…

– В период трудового воспитания, плюя на государственные законы и революционные массы, нагло сожительствовать с кулачкой – это бешеный вызов диктатуре пролетариата! – словно произнесла приговор председательница коммуны.

А все дело было в том, что только прошлым вечером Ван Цюшэ во всех подробностях рассказал ей, как именно он повредил себе ногу: дескать, выходя от нее, он вляпался в коровью кучу, поскользнулся, но, к счастью, это заметил Помешанный Цинь, который на спине отнес его домой. Ван еще добавил, что Цинь Шутянь в последнее время проявляет себя неплохо…

– Я сразу почувствовала, что ты попался на крючок! – холодно усмехнулась его любовница. – Болван! Ведь переулок возле нашего сельпо совсем узенький, там отродясь не гоняли скот, а тут корова вдруг наложила кучу точнехонько у моей двери? Бьюсь об заклад, что этот мерзкий правый элемент давно приметил, как ты шастаешь ко мне, вот и придумал западню! А у тебя сила бычья, а голова телячья – никакого классового чутья!

Ван Цюшэ не знал, куда спрятать свою круглую голову, и в то же время с уважением думал, что его начальственная любовница действительно поумнее его.

– Раз так, то классовая месть! – захрипел он, вспомнив, сколько ему пришлось страдать по милости этого правого. – Завтра же пошлю за ним ополченцев и вздерну его на крюк, как свинью!

– Нельзя думать только о теле врага. Бороться нужно культурно! – с ледяной твердостью возразила Ли Госян, словно грудь у нее была из бамбука. – Он ведь хочет жениться на Ху Юйинь и уже открыто живет с ней? Значит, мы для начала можем припаять ему незаконное сожительство! Неужели мы не договоримся об этом с соответствующими органами в уезде? Он получит восемь, а то и десять лет трудового перевоспитания, тогда и посмотрим, как он будет следить за чужими дверьми!

Вот для чего молодожены были вызваны в правление коммуны.

– Цинь Шутянь и Ху Юйинь, признаете ли вы факт своего незаконного сожительства? – все тем же резким тоном продолжала председательница.

Цинь Шутянь приподнял голову:

– Граждане начальники, я виноват, но мы уже подали в объединенную бригаду «покаянное письмо», и бригада прислала нам белые надписи, назвав нас «супружеской парой», хоть и черной. Мы считали, что она вдова, а я. – старый холостяк, оба вредители, через стены друг к другу не лазали, так что коммуна может разрешить.

– Врешь! – загремел Ван Цюшэ, вскакивая и ударяя кулаком по столу. В словах «через стены друг к другу не лазали» он усмотрел обидный намек. – Бесстыдная тварь! Ты не просто правый, контрреволюционер, но еще и хулиган, злодей с двойным дном! Встань на колени! Немедленно встань! Сегодня я окончательно разглядел твое волчье нутро! Встать на колени! Ты еще смеешь не подчиняться?

Он в ярости выскочил из-за стола, размахивая своими тяжелыми, как молоты, кулаками. Испуганная Ху Юйинь прикоснулась к Циню. Он числился правым уже больше десяти лет, но впервые не соглашался встать на колени и даже не опускал голову. Раньше его заставляли делать это как политического преступника, а сегодня пытались видеть в нем уголовника. Ху Юйинь наконец поняла это и тоже осмелела.

– Ван Цюшэ! Тыможешь бить его, можешь убить, но сперва выслушай меня! – закричала она, глядя прямо в лицо хозяину Висячей башни, и тот на минуту оторопел от этого взгляда. – Мы с тобой знакомы уже много лет, не раз стояли вот так – друг против друга, но я никогда не рассказывала о твоих пакостях и сейчас не собираюсь! Скажи мне лучше, какие мужчины и женщины нарушают закон – те, которые хотят пожениться и честно подают об этом заявление правительству, или те, которые днем делают всякие доклады, а ночью лазают друг к другу через потайные двери?

– Молчать, мерзавка! – вдруг возопила обычно выдержанная, хранящая свое достоинство председательница коммуны. На сей раз она не стерпела и заорала, как обычная склочница: – Реакционная кулачка! Проститутка, продажная подстилка! Ведьма! Тварь! Будь я проклята, если не раздеру твою рожу!

Это выглядело крайне несолидно и ничуть не пахло ни политикой, ни боевым мастерством, ни руководящими манерами. Правление коммуны, можно сказать, было осквернено. Но Ли Госян в конце концов закусила губу, вцепилась себе ногтями в ладони чуть ли не до крови и не дала воли рукам. Она все-таки была умным человеком, а высшее руководство (например, заместитель главнокомандующего Линь) учило ее, что власть – это право подавлять. Вот она и воспользовалась этим правом:

– Позвать сюда нескольких ополченцев! Принести стальной проволоки! Раздеть эту кулачку догола и проткнуть ей груди проволокой!

Совершили ли такое издевательство над красивой грудью, которая уже созрела для материнства, приготовилась кормить новую крохотную жизнь? Мне на это будет слишком трудно ответить, а вам – трудно читать. Знайте лишь, что на великой китайской земле в шестидесятых годах двадцатого века устраивались и более жестокие, более варварские пытки.

В соответствии с тактикой, продиктованной начальством коммуны, уже в самом начале движения за «чистку классовых рядов» черные супруги Цинь Шутянь и Ху Юйинь были превращены в живую мишень движения, образец контрреволюции и преступности. На базарной площади Лотосов устроили грандиозное судилище. Реакционный правый элемент и современный контрреволюционер Цинь Шутянь был приговорен к десяти годам каторги, которая формально называлась трудовым перевоспитанием, а реакционная кулачка Ху Юйинь – к трем годам каторги, но их заменили принудительными работами, так как она была беременна. Многие люди, хорошо знавшие супругов, например Ли Маньгэн и его жена Пятерня, попрятались по темным углам и лили там слезы, но их вытащили оттуда и обвинили в нетвердости позиции, в неумении любить и ненавидеть и отличать врагов от друзей. Они не понимали, что даже в мирное время жалость к таким закоренелым врагам, как Цинь Шутянь, – это жестокость по отношению к народу. Если люди, подобные Цинь Шутяню и Ху Юйинь, воспрянут, то полетят головы миллионов революционеров, кровь польется рекой, а трупы усеют землю. Цинь Шутянь снова поставит на сцене свои «Посиделки», нападая на социализм под видом феодализма, и наша красная родина, изменив цвет, станет фиолетовой, синей, желтой или, чего доброго, зеленой. Ху Юйинь опять каждые пять дней будет торговать рисовым отваром с соевым сыром, получать за каждую миску гривенник, пить кровь трудового народа, строить роскошные дома и превращаться из новой кулачки в новую помещицу.