Дмитрий Каралис - Чикагский блюз

Я подъехал к берегу залива. Машина почти уперлась бампером в парапет. Эти места мне были хорошо знакомы. Несколько лет назад я бегал сюда по утрам и делал разминку. Я вышел. Смоленка в оправе из высокого серого гранита упруго теснила мелкие воды залива. Выше по течению, за широким мостом, где вдоль пологих зеленеющих берегов стояли башни на курьих ножках, вода в реке казалась зеленой. Зеленел и сам воздух над дорожками вдоль Смоленки: там росли молодые лиственницы. Здесь же, среди могучих гранитных плит, вода в реке казалась черной и густой, словно, пройдя под гулкой аркой моста, где, покачиваясь горлышком, плыла бутылка, она меняла свой цвет.

На плывущие в воде пустые бутылки был ловец: мужчина с берега кидал капроновую сеточку с грузиком и, словив добычу, тянул ее к берегу.

Писатель оказался седым подтянутым мужчиной в джинсовом костюме. В его облике проступали вчерашнее злоупотребление спиртным и недовольство на этой почве окружающим миром. Он словно хотел сказать брюзгливо и через губу: «Ну, что у вас тут?»

Я вышел из машины и сделал несколько шагов по гранитной набережной. Он протянул вялую ладонь для рукопожатия.

– Ну, что у вас тут? – брюзгливо и через губу спросил Михаил Иванович. Он заглянул в открытый багажник автомобиля и стал доставать очки. – Вот эта, что ли?

– Ну да. – Я поправил одеяло, чтобы картина была видна во всей своей красе. Она и стала видна: китайцы в халатах подтянулись, собака напустила на себя азартный вид, чтобы всем было видно, как ей не терпится настичь кошку и мышку, а мандарин на троне вальяжно распустил усы и прищурился на делегацию: «Посмотрим, посмотрим, что вы скажете…»

– Откуда она у тебя? – Писатель вдруг перешел на «ты», и вопрос прозвучал напористо, словно картина была в розыске.

– От бабушки жены. – Я почему-то сразу решил говорить правду и только правду. – Она оказалась дворянкой. Но не китайской дворянкой, а нашей… Ее картина…

– Пятьдесят тысяч долларов, – небрежно сказал Михаил Иванович. – На аукционе Сотби.

– Что?! – не поверил я. – Вот эта картина?!

– А кем была бабушка при советской власти? – Писатель, слегка наклонившись вперед, продолжал рассматривать моих китайцев.

– Пенсионеркой, – пожал я плечами. – Женой святого. В смысле – священника, которого сначала расстреляли, а недавно реабилитировали и канонизировали… А в войну станочницей на фабрике работала.

Михаил Иванович лишь недоверчиво хмыкнул.

– А что здесь изображено? – спросил я.

– Сдача экзамена на звание чиновника первого класса, – уверенно сказал Михаил Иванович. – Роспись тушью на рисовой бумаге. Восемнадцатый век. Ты ее кому-нибудь показывал?

– Нет. Только домашние видели. Ну, и гости иногда… – Пятьдесят тысяч бухали у меня в голове, и я не мог сдержать радостной улыбки. – А вы не ошибаетесь насчет цены?

– Сейчас заедем в магазин, возьмем выпивки и закуски, – вместо ответа не то попросил, не то приказал писатель-китаист. – У тебя деньги-то есть?

Я понял, что такой шустряк может залезть не только под юбку, но и в твой кошелек. С другой стороны, поставить бутылку, когда тебе светит пятьдесят тысяч долларов, – святое дело.

– Есть, есть! – Я вспомнил, что жена дала мне деньги заплатить за квартиру. – А вы что предпочитаете – пиво, коньяк, водку?

– И водку тоже, – сел в машину Михаил Иванович. – Еще заедем в прачечную, белье получим… А то я три дня на даче безобразничал, жена вывезла в город и обрекла на трудовую повинность.

Сердце пело. Такие огромные деньжищи! Только как попасть на этот Сотби?

– А как попасть на этот Сотби?

– Что-нибудь придумаем.

Михаил Иванович стал доставать из портмоне квитанцию, и я увидел под прозрачной пленкой фото: он стоит, обнявшись с президентом Америки Картером.

– Я президент фонда по поиску тел американских солдат, павших во Вьетнаме, – пояснил Михаил Иванович. – Знаешь, какие самые приятные женщины? Камбоджийки! На втором месте индианки! – Писатель повеселел от приятных воспоминаний и ближайших перспектив.

– Понятно, – сказал я, заводя машину.

– Сейчас выпьем и что-нибудь придумаем. – Михаил Иванович по-хозяйски сидел на переднем сиденье и стряхивал пепел на пол.

– Я женат. – на всякий случай уведомил я. – И не пью.

– А кто тебе предлагает?

Этот юбочник-китаист все больше нравился мне.

Мы доехали до универсама, и писатель, здороваясь с продавцами, набрал в ларьках выпивки и закуски. Я расплачивался, не спуская глаз с машины, где лежала фантастической ценности картина.

Затарившись, мы поехали к заливу напротив гостиницы «Прибалтийская», где гранитная лесенка сбегает к удравшей от берега воде.

По берегу выгуливали собак, бегали дети, и на плоской глади серого залива сидели чайки. Вдали, чуть ли не у горизонта, пытался купаться какой-то пьяный. Он ложился в мелкую воду, поднимал голову к небесам и вопил, как пароход: «У-у!» Ему было хорошо, на него показывали пальцем, и чувствовалось, что человек давно не отдыхал столь насыщенно.

Михаил Иванович разложил выпивку и закуску на капоте моей машины, налил коньячку и, хмыкнув, выпил за Поднебесную, где он провел лучшие годы своей жизни. Затем, напомнив себе, что между первой и второй перемычка должна быть небольшой, он выпил за мою картину и ее достойную продажу.

– Ну-ка, дай еще взгляну, – закурив, попросил писатель и, когда я открыл багажник, уверенно поправил себя: – Я ошибся – шестьдесят! Не меньше шестидесяти тысяч баксов! Особенно вот этот сюжет хорош! – Он показал в правый нижний угол, где жасминнолицый китаец в ультрамариновом халате смотрел на бегущую собаку, а над его головой вился в розовом облачке образ этой собаки. В другом углу картины китаянка в красном платье смотрела на мышку, и над ее головой, как это бывает в комиксах, когда хотят показать, о чем мечтает или думает герой, тоже витала мышка, которую она наблюдала.

– Что-то мне не верится, – сказал я, имея в виду стоимость.

– Ты хочешь сказать, она стоит больше? – Михаил Иванович наладился выпить, вспомнив, что не вовремя выпитая третья – это напрочь загубленные первая и вторая.

– Я хочу сказать, что сумма мне кажется фантастической. – На самом деле она уже не казалась таковой, но мне хотелось, чтобы Михаил Иванович поубеждал меня в ценности картины. – Ведь если вдуматься – ничего особенного. Бумага, разноцветная тушь…

– Где-то я недавно видел подобную технику, – сморщившись от выпитого и вскинув указательный палец, стал вспоминать Михаил Иванович и вспомнил: – В Музее антропологии и этнографии! Точно! – Палец уперся мне в живот. – Поедешь туда завтра, скажешь, что от меня, и тебе подтвердят. Запомни: Музей этнографии, там, где Кунсткамера.