Мартин Касарьего - Меня не купишь

Эльза достала три купюры по десять тысяч.

— Голубые, как моя мятежная, преданная и меланхолическая душа. Хочешь?

Я отрицательно покачал головой, одновременно думая о том, как кстати бы они мне пришлись.

— Дай мне огня.

Я поднес зажигалку. Пламя лизнуло кончик сигареты, но Светлячок взмахнула рукой, поправляя волосы, и так и не прикурила.

— Дай, — повторила она нетерпеливо.

Взяла зажигалку, закурила и поднесла огонь к купюрам, которые держала в другой руке. Они вспыхнули и загорелись, как те многочисленные вечера и ночи, которые мы проводили вдвоем, как те безвозвратно исчезнувшие мечты, надежды и пшеничные поля. Они ушли, их больше нет ни здесь, ни где-то еще. Но они возродятся из пепла, пусть и на других полях, в других сердцах.

— Мне они тоже не нужны. Я только хотела проучить его.

— А что было потом?

— Когда потом?

— Потом.

— Я же сказала, что потом я пошла ночевать в «Голубку». Ты не представляешь, как я скучала по тебе. Я чувствовала с каждым вздохом, как ты мне нужен, каждый сантиметр простыни напоминал, что когда-то эта постель пахла тобой, каждая клетка моего тела страдала без тебя. Какие длинные ночи, Макс, — Эльза взяла мою руку, — как долго не проходит боль, если ты любил по-настоящему. Вернись ко мне. И больше не уходи. Вернись! Пожалуйста, не покидай меня больше.

Эльза сжимала мою руку. Я был на грани взрыва, но сдержался. Самым равнодушным тоном, какой только мог изобразить, я проговорил:

— Это не я ушел от тебя, солнышко.

— Какой ты злопамятный, милый, — сказала она равнодушно и выпустила мою руку. Спектакль окончился. — Кто не умеет забывать, не умеет жить, а тот, кто не умеет жить, — какого черта делает здесь? Ты — спартанец при дворе фараона, аскет, оказавшийся на оргии Калигулы. Не понимаю, как меня угораздило влюбиться в тебя. Разве что наши различия так откровенны, что делают нас откровенно одинаковыми.

Я отхлебнул вина и разом наколол трех рыбешек и одну оливку.

— Сколько мужчин любили тебя, Эльза?

— Почти все. Одни — потому что знали меня, другие — как раз потому, что не знали.

— И скольких ты бросила?

— Всех, потому что я знала их, Макс.

— Я напишу сказку и назову ее «Сердечко». Это будет сказка про девочку, бегущую по тропинке и оставляющую за собой разбитые сердца. Но ее сердечко никому не разбить, потому что оно — каменное. Меня вдохновил «Мальчик-с-пальчик». Я понимаю, тебя совершенно не вдохновляют размеры мальчика и пальчика, но что поделаешь!

— Писательство — не твое призвание, Макс, — отозвалась Эльза, пропустив мимо ушей грязный намек, как прежде пропустила мимо ушей мои комплименты. Она тоже была начеку. — Я сказала, что бросила всех. Это не так. Для одного я сделала исключение, но он ушел от меня, и уходит опять. Не смотри так, мы все допускаем ошибки. Я же человек. Напиши об этом в твоей дурацкой сказке.

Эльза рассматривала почти нетронутое блюдо с анчоусами. Она их так и не попробовала. Мне показалось, что она расплачется, но она взяла себя в руки. У этой новой Эльзы вдруг появились трещины в броне. Раньше она блистала благодаря их полному отсутствию.

— У меня пропал аппетит, — сказала она.

Я бросил в рот пару рыбок и оливку. Эльза, не глядя на меня, допивала вино.

Расплачивалась она, а я и не протестовал. Официант смотрел на нас с ненавистью: на его глазах мы сожгли тридцать тысяч песет — и не дали на чай даже трехсот. Мы вышли на улицу. Какая же физиономия была у официанта! Следовало бы объяснить ему, что таким образом мы боролись с инфляцией. Голубь, сидевший на плече у Грустного Генерала, улетел

— Если ты не против, поедем на моей машине. Кстати, ты не забыла про фляжку?

— Забыла. — Она прикусила нижнюю губу, изображая раскаяние и угрызения совести.

— Твоя сестра у них, ты уже знаешь? Выражение ее лица изменилось.

— Да, — ответила она, — я хотела поговорить с тобой об этом.

— Ты думаешь, ей грозит опасность?

— Не больше, чем нам. — Она немного замялась, прежде чем ответить, и мне показалось, что она решает, быть совершенно откровенной или скрыть часть правды. — Гарсиа любит меня, и он пальцем до нее не дотронется. Но пока она у них, я не свободна. Он будет использовать ее, чтобы шантажировать меня. По-моему, Гарсиа считает, что я имею какое-то отношение к кокаину.

— И?

— Я здесь совершенно ни при чем, Макс. Как ты можешь спрашивать!

— Поклянись.

— Клянусь.

«Поклянись»: полная чушь! Как будто Эльза не может не моргнув глазом поклясться в чем угодно. Никакие картины ада со всем его адским пламенем и запахом серы не заставят ее отступить. Гарсиа подозревал то же, что и я. Эльза спала с Годо, или он просто врал. Эльза знала, где спрятан порошок. Эльзе было необходимо скрыться. И возможно, Эльза ненавидела Гарсиа.

Мы шли к машине. Я оставил ее на углу узкой улочки, заехав колесом на бортик левого тротуара, в длинном ряду других припаркованных машин. Метрах в десяти впереди нас по мостовой быстро шел странный тип, дергая подряд за все автомобильные ручки: вдруг да какая-то дверца окажется открытой. Шум, который он производил, колотя по машинам, врывался в нашу беседу.

— Макс, они убили Годо, чтобы запугать нас.

— Ты не кажешься слишком расстроенной. Она пожала плечами:

— Ты не то видишь. Годо болван. Он повсюду трубил, что спит со мной. Он играл с огнем.

— Откуда ты узнала о его смерти?

— Я же говорила, я позвонила Гарсиа. Он сказал, что это предупреждение, что я должна вернуться к нему. Он умолял, плакал в телефон, угрожал, обещал купить мне квартиру в Бенидорме, в доме у самою пляжа, на первой линии. Жмот! Мог бы купить и на Менорке. Что я, по его мнению, должна делать среди чванливых англичан? Дать бы ему цианистого калия… А названия фильма он так и не вспомнил… Боже мой, как же он рыдал! У этого козла нервы никуда не годятся. Если бы он не ел у меня из рук, я бы испугалась.

В этот момент парень дернул за ручку моего автомобиля. Дверца открылась. Он по инерции пролетел еще пару шагов, застыл в удивлении, с черепашьей скоростью обработал в голове полученную информацию и вернулся назад.

— Ты очень любезен, Баутиста, благодарю, — сказал я, распахивая дверцу пошире, чтобы Эльза могла сесть. — А теперь ступай!

Тип обалдело уставился на меня. Ему не было и тридцати, но похоже, к нему уже не раз наведывался вестовой на быстром коне со счетами за разные делишки. Эльза села, а я стойко выдерживал нехороший взгляд незнакомца.

— Знаешь что, — сказал он, выговаривая слова на манер всех обитателей мадридского дна Бессмысленные голубые глаза налились кровью. — Чтоб ты сдох, чтоб разбился на машине, чтоб ты…

Он развернулся и полетел дальше, продолжая дергать ручки автомобилей. Я сел в «шкоду».