Борис Черных - Есаулов сад

Собственное движение по комнате она планирует как бы руками. Но, возможно, она играет саму себя. Однако и здесь все не так банально – игра ее это следствие пережитого. Ну, не будем забегать вперед.

Или назад.

САДОВНИК. Ты еще дремлешь, синица?

НАДЕЖДА. Я у плеча вашего, Федор Иванович. Сразу во сне и наяву. Но сердце заполнено утренней кровью, жить охота, забыть непогоду…

За окном дождь, но скорее всего Надежда говорит о непогоде житейской.

НАДЕЖДА. Потому что вы… ты потому что.

САДОВНИК. У тебя утро, у меня вечер.

НАДЕЖДА. Ты бесприютен. Ты ждешь беды, да? Твою бесприютность я разглядела еще девочкой. Холод лопатки обжигал.

САДОВНИК. О, сейчас я рассыроплюсь.

Она зарывается лицом в белой исподней его рубахе.

Волна черных волос на белом.

САДОВНИК. Ты лучше подумай, что скажешь маменьке.

Надежда встает в светлой сорочке и плавает по комнате. Садовник любуется ею, одновременно по лицу его бродят хмурые тени.

НАДЕЖДА. Что скажу… Я скажу, что согласна быть твоей вдовой.

САДОВНИК. Это из второго действия, Надюша (он намекает на ее театральность), ты забегаешь. Вдовой нищего. Неплохо придумано.

НАДЕЖДА (плавая и понимая, что она хорошо смотрится). Я скажу, что ты нашел клад.

САДОВНИК (подпрыгнув). Повтори, что я нашел.

НАДЕЖДА. Ты нашел клад (раздувая сорочку, намекая на себя).

Садовник смотрит на нее, разгадывая смысл сказанного, и – смеется, смех его разорван.

САДОВНИК. Угу. И где же я его нашел, синица?

НАДЕЖДА (снова намекая на себя). Он сам к тебе в руки пришел. А ты своего не упустишь. А?

САДОВНИК. Угу. Не упущу.

НАДЕЖДА (импровизируя). В Глотовском предместье копни под любым кустом – золотые червонцы (смеется явной выдумке).

САДОВНИК. Ну уж, ну уж…

НАДЕЖДА. Наши купцы были самыми богатыми в России, а Глотовское предместье – дачный район купцов. Когда их прижали в двадцатом году…

САДОВНИК (отрешаясь от выдумки Надежды). Так. И что же маменька?

НАДЕЖДА. Сегодня ночью она проворонила дочку. У нее нет выбора.

САДОВНИК. Да как сказать, как сказать. По нынешним понятиям все проще и, говорят, честнее… Сколько лет твоей маме?

НАДЕЖДА. Она моложе тебя.

САДОВНИК. Недурственная карьера в ее лета. Но все же уточню. Я старее ее.

НАДЕЖДА.Не все ли равно – старее, моложе, для меня во всяком случае.

САДОВНИК. Для вас, синица, – да, а для Алешки совершенно отнюдь, как говорит Пивакова. Алешка… Ты и меня не спросила.

НАДЕЖДА. Тебя я спросила еще в десятом классе, под тополями.

САДОВНИК. Тебе показалось. И то – прошлое.

НАДЕЖДА.Я будущее.

САДОВНИК.Фразу, дочка, не приемлю.

НАДЕЖДА. А что ты нынче принимаешь? Что отрицаешь?

САДОВНИК (вздохнув). Ваш мир, сударыня, не принимаю. Но не принимаю смиренно. Это ваш мир.

Он встает, идет к окну, открывает его, дышит полной грудью.

НАДЕЖДА. Господи, у постели с любимым. Семь лет ждала этого часа и теперь должна говорить монологи…

Садовник с восторгом смотрит на Надежду.

САДОВНИК. Чуть повысить тональность, и левую руку так…

Это ее жест – плавая, левую руку вести вверх и за спину. Она свирепеет.

НАДЕЖДА. Наш мир достался нам таким, какими вы и ваши родители сотворили его. Не останавливай меня, учитель!

САДОВНИК (смеясь). Учитель!…

НАДЕЖДА (воспаряя). Ваш мир это мир лукавых резонеров. Вы первое поколение, обучившееся риторике, ибо твои родители, отцы ваши, были от земли, они презирали речи. А вы слову выучились. Ни наследственного достояния…

САДОВНИК.Ни сохи на елани…

НАДЕЖДА (свирепо). Да, ни сохи на елани, ни кола, ни двора. Вы купцов презираете, а они были работники. Они город застроили сказочными домами, мосты подняли, они создали музеи, сады насадили. Этот сад, который вы изводите… А вы оседлали слово… Молчи! Твое поколение хлебнуло отравы пятьдесят шестого года. На крохотной этой коляске думало въехать в историю. И въехали. Более отвратительное поколение трудно представить. Ваши поэты изворотливы как лакеи… Ваши, как их там… (она одевается на ходу) композиторы… Крепись, геолог, ты ветру и солнцу брат… Ха-ха! Ваши так называемые мыслители изолгались, им никто не верит. Ваши вожди лживы.

Она почти плачет.

САДОВНИК (грустно цитирует себя). Я не верю в ваше поколение.

НАДЕЖДА.Ты читаешь мои мысли. В ваше поколение я не верю. Поколение конформистов и осведомителей. Каждый вздох наш прослушиваете и несете на улицу Букинистов…

САДОВНИК (счастливо). А, так их! Понужай, Мария!

Вскрик его осадил Надежду.

Она сделает неправильный поворот головой.

НАДЕЖДА. И Маша это говорит? Сосновый воздух пьет из окна, ненаглядно смотрит на тебя и – срывается. Боже…

САДОВНИК.Мария бывает здесь редко. За ней следит муж… психиатр…

НАДЕЖДА. Да что же это за жизнь, Федор Иванович? Голову-то куда преклонить?

САДОВНИК. К Алешке преклони. К Мише, Миша из Москвы на (передразнивает) вакации явился. Завидная пара. Сын идеолога, студент (снова передразнивает) МИСИ – и дочка прокурорши.

НАДЕЖДА. Не смейтесь, Федор Иванович! После этой ночи…

САДОВНИК. У тебя впереди много ночей.

Надежда медлит. Но в лице ее появляется решимость.

Она оглядывает жилище, набрасывает сари (или легкую накидку), припадает к Садовнику и быстро, боясь себя, уходит, планируя руками.

Садовник холодно смотрит в лицо бородатого человека.

Мелодия, минор.

Кабинет Пиваковой. Она курит, далеко отставляя полную руку, и говорит по телефону. В кабинет входят сослуживцы, что-то берут со стола или кладут что-то, Пивакова не обращает на сослуживцев внимания, это привычный рабочий день, привычный темп дня. Одному из сослуживцев, когда он на выходе, она крикнет «Прикрой дверь. Сквозняк», – и слушает далее.

ПИВАКОВА (в трубку). «Вы думаете, он клюнет? Любопытный сюжет. Но зачем его было изгонять из школы? (слушает). Я не читала, на каких постулатах строится «Урийская дидактика», но знаю, как его принимали на «Круглом столе», да, журнал «Детская литература». Если это и есть Урийская дидактика – дай Бог, как говорится, побольше таких дидактов. (Слушает) Его гражданственность и его так называемое почвеничество иного засола… Ну, Вадим Андреевич, зачем же, зачем?… А я была у него, представьте себе. Разведка боем? Ох, все-то вы воюете… (Смеется). Он мужчина при теле… Не надо, Вадим… Психические отклонения? Едва ли, хотя странности явные… (Слушает) Русская школа анахронизм? А украинская?! Ой, да бурятская та же… Право же, не ведаю… С повестью потянем. Я сейчас отдам ее на рецензию Свербееву (слушает)…

Здесь влетает замотаный сотрудник радио, требует какую-то бумагу, Пивакова шипит: «Испарись. Кушак»…