Борис Кригер - Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста

– И не скучно тебе сидеть в своей паутинке? Какая ж должна быть у паука зарплата, чтобы он согласился променять восторг полета на скуку затхлого угла?

– При чем тут скука? – отвечает ей паук. – Надо терпеливо ждать, пока прилетит муха, потом заморочить ей голову паутиной и съесть. Такова жизнь, и нечего тут скучать.

– А мне было бы скучно сидеть в пыльном углу и охмурять мух… – улыбнулась капля.

– Да, но ты едва появилась из облачка, и все, что тебе дано, это головокружительный полет… а дальше сольешься ты с прочими, извините за выражение, сточными водами… Ну, и в чем здесь смысл? – попробовал досконально разобраться паучок, благо времени для подробного анализа у него было предостаточно, поскольку беспечных мух на горизонте не предвиделось.

– Смысл в том, что в миг своего полета я отражаю в себе весь мир и тем самым как бы им владею… – ответила капля.

– Глупости, – завозражал паучок, но капля его уже не слышала, она полетела, сдутая ветром, в свой головокружительный, пусть и последний полет.

Капли – это не только то, что вы закапываете в нос, чтобы зачем-то усилить и без того интенсивное при насморке соплеотделение. Капли – это не то, что вы капаете в стакан, чтобы отвлечь внимание скучающего за плечами инфаркта. Капли – это не то, что так ценит алкаш, поэтически обвив ладонью исхудалую чекушку.

Капли – это единственное средство хоть на миг отразить в себе этот мир, даже со светом самой что ни на есть далекой таинственной галактики, и слиться с неразрывным потоком вод, несущимся к дышащим влагой безднам.

«Не бойся медлить, бойся остановиться», – молвит китайская пословица, и я не тороплюсь, но не останавливаюсь.

Еще в детских своих играх я себе воображал некую систему, которая могла ответить на любой вопрос, найти и предоставить любую книгу, любой фильм, любой факт. Это было предчувствие современности. Возможно, вам неинтересна поэтика интернета. Пожалуй, вы будете правы, заявив, что нет ничего прозаичнее, чем интернет. Но, поверьте мне, мы даже на йоту не используем то, что он может нам позволить. Нам просто это не приходит в голову. Мы пока не понимаем, какая польза нам знать вещи, которые раньше были доступны только Всевидящему.

На днях мне кто-то брякнул через ICQ – мол, давай поговорим. Ну, думаю, давай. Оказался китаец из Китая. Я сначала не поверил и выдал весь свой словарный запас на китайском, состоящий пока из одной фразы: что означает: «Я хочу есть». Я ему сразу весь свой словарный запас и выдал. А он говорит: «Ты чего-то есть хочешь». Я пришел в легкий восторг – впервые в жизни поговорил на китайском. Думаю, это надо отметить. Китаец мне говорит, что он, мол, студент. Я спрашиваю: «Где?» Он называет какое-то учебное заведение в дебрях Южного Китая. Я тут же нахожу в интернете все про город, в котором он живет, про заведение, в котором он учится. Рассматриваю фотографию их главного учебного корпуса. Через минуту отвечаю: «Ты, что ли, учишься в колледже, у которого крыша красная?» После минутного молчания получаю растерянный вопрос: «Ты что, бывал в нашем городе?» Далее я и вовсе довел его до опупения подробностями о местных достопримечательностях… Он быстро исчез, как только я заговорил об их Мао… Наверно, подумал, что я из их тайной полиции…

Разве это не владение миром – в считанные секунды переноситься в пространстве и знать то, что раньше мог ведать только Всевышний?

А как вам нравится наша способность пронизывать время?

Бабушка моя рассказывала о своих детских переживаниях… Чувство, что прошлое и теперь существует где-то совместно с настоящим, по-видимому, связано с тем, что оно действительно остается существовать в нас. До поры до времени, до поры до времени… Ни молодые наши родители, ни недоигранные детские игры – ничего не пропало. Оно живет и теплится в нас. Пока мы заняты будущим или азартно увлечены происходящим, эти воспоминания как будто бы забыты и отсутствуют… Но с возрастом они все больше места отвоевывают в наших мыслях и снах. Вот почему жизнь кажется столь многопластовой, вот почему нам все время кажется, что ничего не ушло, все осталось и дожидается в нашей памяти, чтобы быть досказанным, доигранным, доосознанным. И эта недосказанность всегда живет в самых что ни на есть хрупких мелочах. Моя бабушка до картинной точности описывала красный диван в деревне, на котором она года в четыре, а может, в семь, проплакала пятно, чтобы родители ее не оставляли у своих родственников. Ее там не оставили, но как ярко через восемьдесят лет ей помнился этот диван и что лаяли собаки! И эти собаки, и этот диван продолжают существовать уже в моей жизни, путь несколько видоизмененные, но в сущности все те же, вот уже больше ста лет после этих детских слез, проплакавших пятно… Мы даже в малой мере не осознаем, в какой огромной степени влияют на нас эти невзгоды прежних эпох… Например, пережитые моей бабушкой еврейские погромы руководили всей моей, ее внука, жизнью, и я до сих пор бегу и прячусь, страшась грубого стука в дверь по ночам, и мой сынишка, наверное, тоже будет немного бояться, и так сквозь поколения идет эта страшная память о звериных уродах, громящих наши дома… Я думаю, что антисемитизм зиждется именно на звериной основе… Как и любой биологический вид, люди расщепляются на расы, которые угрожают при долгой изоляции отпасть от основного вида… Конечно, в современном глобальном царстве такого не случится, но живет в некоторых людях буквально физиологическая потребность уничтожать чужого… и в этом и есть неискоренимость и сила антисемитизма, как и любой другой разновидности расовой нетерпимости…

Вот как я заглянул на сотню лет назад через интернет. О гимназии бабушка рассказывала немного, разве что маленькие мелочи, – что завтрак стоил две копейки и что от уроков по Закону Божию ее освобождали, и она гуляла, пока другие учились. Однако, когда государь император проезжал Кишинев, бабушку тоже включили в хор гимназисток и она пела «Боже, царя храни…». Я помню ее, старенькую, стоящую в моей комнате и поющую для меня эту запретную в коммунистическую пору гордую мелодию, которая значила для России так много…

Конечно, она не помнила всех слов, но как странно было это смешение чувств бабушки – еврейки, чуть не погибшей в погромах, сорок лет замужем за дедушкой – ярым коммунистом, который умер за пять лет до моего рождения, поющей «Боже, царя храни…» с наворачивающимися на изничтоженные катарактой потускневшие глаза слезами. Она пела свое детство, и снова перед ней проходил поезд с государем императором, дул ветерок, и они, юные гимназистки, пели величественные слова в честь великого властителя всея Руси… Эти сумасшедшие сочетания чувств знакомы и нашему поколению вечных изгоев, для которых Россия навсегда осталась страной нашего детства и юности, которую мы любим, несмотря на все ее убожество и неизбывную ненависть к нам…