Борис Кригер - Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста

Лень – это не просто нежелание что-то делать. Лень – это во многом отказ от прилежного отношения к жизни, от смирения и приятия собственного места в этой вселенной. Я отказался быть полотером. Возможно, это был замечательный поступок, в нем скрывалось стремление к высшим сферам, однако и полотер может приникнуть к мудрости жизни. Когда тряпка, такая мокрая и реальная, равномерно проходит по гладкому полу, делая его ярким и влажно-блестящим, ты словно паришь, и сие занятие уже не кажется бессмысленным и унизительным… Лень моя шептала мне про унижение и глупость, про безысходность и неприемлемость, а на самом деле именно она толкала меня вперед, именно она требовала не заниматься ничем, что мне неприятно и не питает другие мои пороки. Лень всегда была двигателем прогресса. Эскалаторы и автомобили, стиральные машины и телевизоры – вот истинные символы всепоглощающей лени.

Лень для меня – это неспособность естественно и самозабвенно приняться за любой труд и рутинно выполнять его честно и добросовестно. Втайне я уважаю таких людей – да-да, тех самых пахарей, идущих за плугом на кубинских полях. Мне тоже очень хотелось сунуть свое наглое серебряное песо в мозолистую руку работяги и пойти немного за плугом, ощутить тяжкий и неподъемный для меня труд пахаря. Это вовсе не было бы показателем того, что я якобы излечился от лени. Пару шагов за плугом – это ничто, это пыль, о которой нечего и говорить. А попробовать всю жизнь, каждый божий день делать нудную, тяжелую, подчас раздавливающую, убивающую работу и при этом быть счастливым, и чувствовать себя на своем месте… Я зову этих людей чернью? Сам я чернь после этого. Кроме тихой зависти и уважения такой труд, на грани медитации и единения с вселенной, вызвать ничего не может. А ковыряться в навозе? – спросите вы. Пусть в навозе, лишь бы не презирая самого себя. Конечно, одна только лень не смогла бы вырвать меня из простой опоечной действительности поломытия. Тщеславие, властолюбие и многие другие пороки по списку толкали меня вперед и притащили туда, где я нахожусь сейчас, – где-то на пути между рождением и смертью. Лишь с этой точкой отсчета трудно поспорить в моем сегодняшнем положении.

Я говорю – не надо бороться со своими пороками… Как с ними бороться? Как только я заставляю себя работать на наскучившей или кажущейся мне бесполезной работе, я прихожу в бешенство, я страдаю настолько остро, что появляется желание вообще не быть, не существовать. Это не стремление к самоубийству. Это нечто иное: ты просто как будто впадаешь сам в себя и хочешь пропасть таким образом, как будто никогда и не существовал. Мне кажется, что это возможно… Вы никогда не испытывали такого чувства? Когда моя работа кажется мне напрасной или по какой-то причине наскучила мне хуже горькой редьки, мне хочется именно так пропасть и не существовать. Ну, и как побороть такую непреодолимую сильную лень? Вы скажете, это не лень? Нет, это – лень. Нежелание добровольно и радостно трудиться есть лень. Даже если вы заставляете себя из-под палки – вы ленивы, ленивы, ленивы. Только скучный труд – однако вопреки всему приносящий радость, – избавляет от проклятия лени.

Наверняка история человечества не обошлась без грубого вмешательства инопланетян. Прилетели, небось, на заре времен, выловили обезьян, наших предков, подкрутили какие им было нужно гены и заставили строить пирамиды в качестве космических маяков. А когда стройка завершилась, пнули нас под зад иноп-ланетянской ногой. Так с тех пор мы и шарахаемся. А от чего еще люди такие недоделанные?

Если бы нас напрямую создал Бог, он не сотворил бы это полуволосатое существо, с трудом и, по всей видимости, временно, отказавшееся от каннибализма. Существо это мы именуем человеком.

Боженька, конечно, нас не оставил. Приголубил полуобезьян, и мы маемся со своей острой генетической недостаточностью ума и благородства, только Боженьку нашего имея в качестве единственного заступника.

Вожделение явно гипертрофировано в человеческих сынах. Когда бал правят половые гормоны, можно не задумываясь гасить свет, ибо нет ничего более тупого, как бессмысленная погоня за формами грудей и бедер с одной-единственной целью – вы, впрочем, догадываетесь, какой. Нет, не с целью деторождения. Если бы деторождения – я промолчал бы.

Вожделение не имеет ничего общего ни с деторождением, ни с любовью, ни с простой человеческой дружбой. Оно, скорее, сродни обжорству, ибо в обоих случаях предметом страсти является плоть. Плоть и ничего более. И какая разница, желаете вы насладиться овощем или чем еще. И то и другое – плоть.

Многие из нас умом понимают, что, кроме звериной сущности, в нас ничего не говорит, когда наши мысли и взгляды фиксируются на тех подробностях, которым не следовало бы волновать истинных наследников вселенского разума.

Но плотское сильнее нас, и оно по-прежнему так или иначе руководит миром.

Я, конечно, тоже мог бы темнить, подобно таким гениям выкручивания мозгов, как, например, Джойс. Вы помните известное заявление Джойса о том, что он писал для того, чтобы историкам литературы было над чем поработать в течение последующих четырехсот лет?

Однако я скажу прямо. Вожделение, увы, есть естественное продолжение нашей животной сути, причем даже более животной, чем у многих зверей, ибо большинство видов размножается только в определенные периоды, а в остальное время не испытывает особого интереса к сексу. Наша человеческая страстность тем более животна и низка, ибо не ставит своей целью рождение детей.

Ну и что же, мне теперь мракобеситься и морализировать? Запрещать и порицать?

Мы все жалкие жертвы вожделения, подвергаемые безжалостной критике со стороны немощных и обделенных. В сущности, если посмотреть вожделению прямо в его застывшие в неподвижном, тяжелом взгляде глаза, мы не увидим там ничего, кроме невинной страсти, вокруг которой в основном и накручены – исключительно моралью человеческой – неприятности.

Если вожделение не приводит ни к каким последствиям и если сие происходит не из преступных побуждений, так что же в нем плохого? Времени отнимает немного, энергии тоже вроде бы немного… При соблюдении определенных предосторожностей вредит здоровью гораздо меньше, чем обжорство.

В чем же все-таки отличие вожделения от обжорства? Ах, все дело в том, что вожделение бессмысленно без предмета вожделения, а предметом вожделения чаще всего является другой человек. Следовательно, в отличие от обжорства, нам необходима определенная кооперативность со стороны предмета вожделения, дабы эта страсть, порок, грех, или божественная и в тоже время простая человеческая радость имела место. Конечно, можно вожделеть предмет мечты, но здесь не об этом речь.