Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье

Дальнейшее произошло настолько быстро, что никому из наших игроков, принявших участие в атаке, не удалось прийти на помощь своей защите. Несколько коротких передач – и мяч оказался вблизи ворот, четкий розыгрыш лишнего – примерно с одиннадцатиметровой отметки мяч с лету был послан в сетку. Контратака шведов была мгновенной, точной, как укол шпаги.

Взрыв ликования над чашей стадиона, кажется, потряс весь город. Несколько болельщиков в экстазе прорвались на поле, но были схвачены полицией. Под клокотание трибун красные футболки удрученно возвращались на свою половину поля. С мучительной гримасой Бакарадзе держал себя за голову обеими руками.

Решетников крикнул ему, показывая на убито бредущего Скачкова:

– Подстраховывать надо!

Полностью признавая свою вину, Реваз приложил к груди руку.

Доигрывание матча свелось к тому, чтобы любыми средствами спастись от разгромного счета.

Возвращаясь в раздевалку, ребята плюхались в кресла и закрывали глаза. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, ни смотреть друг на друга.

Тренер и несколько представителей «мозгового комитета» расхаживали и дожидались минуты, когда можно будет начать разговор. Тренер выглядел издерганным, почти больным. Тишина от ожидания становилась невыносимой.

– М-да… – произнес наконец чей-то голос. – А ведь все еще можно было поправить!

Из своего угла Скачков взглянул на говорившего: речь шла о нем, о его дерзком рейде к воротам шведов.

– Это же бред! – взорвался тренер и забегал, злобно поглядывая в сторону Скачкова. – Идти в атаку! Куда? Зачем? Ведь тысячу раз говорил… Просил, останавливал!..

– Почему бред? – подал голос Решетников. – Вратарь не должен был брать этот мяч. Такие мячи не берутся.

Представитель «мозгового комитета» остро взглянул на несчастного тренера, побуждая его ответить как следует. Тренер сжал кулаки.

– У вас было твердое задание! Твердое!.. Игроку без дисциплины нечего делать на поле! Нечего!..

В это время в кресле завозился Полетаев и спокойно произнес слова, которые потом редактор спортивного еженедельника привел в своем отчете. Он сказал, что незачем придираться к каким-то просчетам на поле, в игре, команда проиграла встречу, еще не выходя на поле.

Изумленный тренер перестал рыскать по раздевалке и вместе со всеми медленно обернулся к говорившему.

Полетаев набрал побольше воздуха и сделал вид, что стряхивает что-то с груди.

– Сенсорный голод, – пояснил он. – Спросите любого психолога. Член «мозгового комитета», тот, самый неистовый, резко повернулся.

– А вы по-русски, по-русски! – потребовал он с нажимом.

– А если по-русски, то вот: мы устали. Устали от мяча, устали от опеки, от накачек. Устали от боязни проиграть…

– От самих себя устали! – неожиданно крикнул Бакарадзе. Он сидел голый по пояс и скомканной футболкой возил себя по воспаленному лицу.

– С хорошеньким же настроением вы выходили на поле!

Что было потом, не хотелось и вспоминать. Спорт немыслим без поражений, и право на выигрыш приобретается готовностью принять и рыцарски пережить любую неудачу. Не то, совсем не то было в раздевалке! Игроки, только что отдавшие все силы там, на поле, не вынесли обвинений всех этих людей, испуганных ответственностью за неудачу, и словно очнулись, сбросили полуобморочное состояние. О, они высказали все, что накопилось! Разве их вина, что план игры заранее был обречен на неудачу: оборона, одно разрушение, игрок в игрока, и только. Но разрушая, не созидая, – о какой победе может идти речь? И – дальше. Да, они спортсмены, но они же еще и живые люди. Разве мыслимо столько времени гореть и не сгореть? Ведь день и ночь у всех одна-единственная дума – как бы не проиграть! Хоть бы какая-нибудь, пусть самая малюсенькая отдушина! Не случайно же вот уже несколько чемпионатов мира подряд победы добивается команда, которая блестяще подготовлена не только технически, но и психологически.

…Потом был разговор в Москве – большой, подробный разговор, уже спокойный, без запальчивости. Что же мешает и футболу подняться вровень с богатырским духом нашего великого народа? Скачков присутствовал при этом разговоре, выступил, когда спросили и его. Мнение всех сводилось к одному: на зеленом поле необходимо творчество, а не надсадная работа, советской сборной нужно терпеливо добиваться прочной связи между мыслью, волею и мышечной силой. Словом, все было разложено по полочкам, изучено, объяснено. Но боль обидных поражений осталась в сердце, как заноза, и эта боль несбывшихся надежд, мечтаний сопровождала жизнь целого поколения в нашем футболе и таким, как Скачков с Решетниковым, оставалось утешать себя тем, что поражения, доставшиеся на их долю, все равно будут ступенькой к будущим победам.

Арефьич, конечно же, рассказал старшему тренеру, как проходило заседание «чистилища». Иван Степанович потребовал грелку; заперся в своей комнате и долго что-то писал в тетради. Затем он велел позвать к нему Скачкова.

– Геш, я решил не ставить Владика. Попробуем того… кого они хотят. Пусть сами убедятся! Ты – как?

– Можно, – отозвался сдержанно Скачков.

– А тебе придется отвечать за Решетникова. Понял?

– Опять? – удивился Скачков.

Тряхнув головою так, что очки заученно сползли на самый кончик носа, Иван Степанович взглянул на него в недоумении.

– Что – опять?

– Персоналка.

– А-а… – и скривился, закряхтел. – Ничего, брат, не поделаешь. Надо.

Персональной защиты Каретников обычно избегал, справедливо считал ее недостаточно гибкой, современной. В Мексике, на чемпионате мира, он был наблюдателем и видел, к чему привела сверхосторожная «персоналка». Советская сборная, составленная из отличных игроков, в четвертьфинале проиграла Уругваю, потерпела обидное поражение, которое специалисты единодушно считали следствием отсталой, примитивной тактики. Но в то же время старый тренер понимал, что зонная защита требует от команды четкой сыгранности, тонкого взаимопонимания, а у него вызывали опасения молодой Соломин и не слишком поворотливый Батищев. Он и Батищеву подумывал дать персональное задание на венский матч – если, конечно, он пройдет в окончательный состав.

Скачков сидел и разглядывал свои ладони с унылым видом. Да, положеньице сейчас в команде – не позавидуешь.

– А может… Может, все-таки Комова, а? Иван Степанович! Извиниться заставим.

– Нет! – рассердился Иван Степанович. – Нет, нет и нет! Сам же понимаешь, что это давно следовало сделать.

Он подошел к окну и долго молчал.

– Обойдемся и без Комова. Нам нынче не так Кубок важен, как сама команда. Хотя… – признался он, почесывая затылок, – кубок конечно – тоже. Чего греха-то таить?