Виль Липатов - Глухая Мята

– Уважаемый товарищ! – кричит он Силантьеву. – Минуточку, уважаемый товарищ! Нельзя ли ваше душевное расстройство несколько поумерить! Одновременно с этим рекомендуем весенние эмоцпи перенести на вечер. Объект, кажется, есть! – И он весело, ослепительно улыбается.

Михаил Силантьев даже не поворачивает голову в сторону механика, продолжает кромсать хлысты, рушить, вышибая дрожь из тяжелого наката эстакады. Только во время перехода от хлыста к хлысту Михаил бросает Изюмину грубое ругательство. Он не любит механика электростанции, не любит.

– Если ты еще раз высунешься из конуры, – зло говорит он Изюмину, поняв намек на Дарью, – я тебе наверну молотком! Вот он, видишь! – и показывает тяжелый молоток на длинной ручке.

Механик высовывается еще больше, и улыбка на его лице сияет по-прежнему.

– У меня, милый гражданин Силантьев, два молотка и даже кувалда! – склонив голову набок, произносит механик шутовским тоном. – Кувалда, между прочим, полупудовая!

– Товарищи, товарищи! – предостерегающе несется от штабелевки. – Эстакада завалена! Прошу работать!

Механик кланяется в сторону бригадира:

– Это же моя мысль! Гражданин Силантьев, прошу трудиться!

Нестерпимо хочется Михаилу запустить молоток в механика Изюмина. Но Изюмин скрывается, ныряет в электростанцию, оставив на пороге только кончик цепи, которую точит. В обязанности механика передвижной электростанции входит точка пильных цепей и дисков к электросучкорезкам, поэтому, высовываясь из электростанции, механик всегда держится за пильную цепь, вставленную другим концом в пилоточный станок.

Михаил подходит к длинному хлысту, оглядев, прикидывает, что в нем не меньше кубометра отборной пиловочной древесины, а из середины можно выкроить и бревно судостроя. Бросив пилу, он накидывает на хлыст мерную палку – так и есть! – судострой и пиловочник, дорогой сортимент. Михаил заходит с комля, полотно пилы, чтобы не зажало, подводит снизу ствола и начинает пилить, предварительно заглянув в хвост стволины – на ней чуть заметно желтеет звездообразная гниль.

, «Наверное, недалеко уходит!» – соображает он и, работая, сызнова тревожно окидывает взглядом хлыст. В это время от комелка отваливается, и он видит те же звездообразные полосы на свежем, новом месте. Михаил выключает пилу. Видит он, что если отрезать еще кусок дерева от комля, то ни пиловочника, ни судостроя не получится – напенная гниль проникла далеко, и из хлыста выйдут только две кряжины на рудстойку. И так же быстро, как понял это, в голове невидимые шестеренки независимо от него производят подсчет цифр, и, словно из щелочки автомата лотерейный билет, высовывается решение – четыре рубля шестьдесят копеек потеряет он. «Дам все-таки судострой!» – проносится в голове, и он уже делает шаг, чтобы сделать рез и отвалить судострой, как вдруг приходит мысль: «А для чего? Зачем мне деньги?» Это новая, незнакомая мысль для него. Она появилась вчуже, нежданно, как будто кто-то другой взял и вложил в голову, и в голове от этого стало тесно, перегружено. «Куда мне деньги?» – думает Михаил, застыв в неловкой позе – ноги уже шагают, а тело отстает от них.

Прибойной волной накатывается на Михаила пережитое, перечувствованное за последние дни, схватывает его властно, как волна щепку, и несет, колыхая, по стремнинам, по кручам. Вспоминается недавнее – нежное, честное; видится Дарьино лицо, белое, словно кора березы, ее голова, мило охваченная каштановыми гладкими волосами, теплыми, наверное, и душистыми. Поднимается в груди у Михаила ответная волна – радости, счастья оттого, что есть на свете такой человек – Дарья. И опять становится безразлично ему, что ответила ему женщина. Главное не в этом!

Михаил Силантьев возвращается к комлю и отпиливает большой кусок дерева, отпиливает так, чтобы ни краснинки, ни капельки гнили не осталось в бревне.

Отрезанный кусок комлины падает на эстакаду с тяжелым, сырым стуком.

– Отрезал! – негромко говорит Силантьев и оглядывается. И кажется ему, что вместе с куском комля отвалился, отрезался большой кусок жизни, ушел в прошлое, тяжело ухнув о землю. Представляется Михаилу Силантьеву, что жадные зубья пилы К-5 ровно и гладко отрезали его прошлое от того, что происходит сейчас.

Михаилу Силантьеву кажется, что стоит он на верхотине голой горы, смотрит вниз и все видит – себя видит барахтающимся там, внизу. Он ли это? Тот, нижний человек шел по жизни легко, весело, с шутками, и светила ему путеводная звезда: «Хорошо жил – без водки обедать не садился!» Легким как перышко был тот человек, а вот другой – стоящий на верхотине – совсем иной. На плечи его ложится тяжесть, груз, коли отвалил начисто старое взмахом пилы, одним движением рук.

Не радость обновления в эту секунду чувствует Михаил; а тяжесть груза, который взвалил на себя добровольно.

«Ох и трудная жизнь начинается! – думает он перегруженной, горячей головой. – Как же буду теперь?» Жизнь обернулась к нему трудом, раздумьями; то, что было раньше простым и веселым, стало нелегким, а то, что было тяжелым, – легким.

«Как же жить буду? – думает Михаил. – Выдержу ли?»

Над головой Михаила крутится шариком солнце. Небо как чаша, а тайга как ее края, а лучи влизываются в тайгу пламенем обновления жизни.

«День какой!» – думает он и вздыхает. Потом включает пилу, выпрямляется, идет вдоль хлыста, немного согнутый. Пила поет надрывно.

Михаил Силантьев раскряжевывает хлысты.

Бригадир Семенов обходит лесосеку – проверяет, все ли хлысты выбраны, не разбиты ли тракторные волоки, чисты ли деляны. На полпути к вальщикам Григорий встречается с механиком Изюминым, который внезапно выныривает из сосняка; – он в черной кожаной куртке с замками-«молниями», галифе туго обтягивают икры, голова простоволоса. Он похож на ответственного работника, приехавшего в Глухую Мяту из областного центра. Семенов одет обычно – телогрейка, бродни, зимняя шапка.

– Разрешите присоединиться? – говорит механик, наклоняя голову и улыбаясь с оттенком насмешки и словно бы подчеркивая этим, что он должен присоединиться к бригадиру по служебному долгу, так как в обязанности механика передвижной электростанции входит контроль за качеством валки деревьев. Поэтому механик тоже следит за хлыстами, огребает снег с пеньков, чтобы убедиться, что Виктор и Борис хорошо ошкурили их.

– Десятикласснички работают добросовестно! – наконец говорит механик. – Этого у них не отнимешь.

Семенов искоса наблюдает за ним, тоже разгребает снег на пеньках, а сам думает о словах механика, которые для него прозвучали так: «Да, приходится признать, что парни работают хорошо, хотя вам они доставляют много хлопот, но с этим, видимо, ничего не поделаешь, ибо придраться к ребятам нельзя». Есть еще какой-то смысл, который уловить Григорий пока не может, но понимает, что Изюмин готовит почву для разговора и оценка работы Виктора и Бориса – начало. Изюмин тем временем огребает еще несколько пеньков, удовлетворённо хмыкает, прислушавшись к грому падающих деревьев, произносит: