Виль Липатов - Игорь Саввович

– Здравствуйте, Игорь Саввович! – особым, неместным говором, как-то по-своему произнося букву «а» и ужесточая окончания многих слов, проговорила Надежда Георгиевна. – Сын давно поджидает вас, а я воду для кофе кипячу…

Он приглядывался, прислушивался, напряженно думал… Нужно было давным-давно выяснить, почему при каждой встрече с Надеждой Георгиевной он чувствовал смятение, состоящее из смеси радости, привычного для него страха, потерянности и еще чего-то непонятного – острого и уж совсем иррационального. Ничего подобного Игорь Саввович при встрече с отцом, то есть Валентиновым, не испытывал. А вот Надежда Георгиевна!

– Проходите, проходите, сударь! – весело говорила бабушка, делая такое движение плечами, словно хотела вынуть руки из карманов, но не могла. – Ну и загорели же вы, голубчик, просто африканский негус… Проходите же, проходите!

Прихожая у Валентиновых была такой, какие до революции, наверное, были в домах удачливых адвокатов или врачей с хорошей практикой. Пахло состарившимся деревом и нафталином, стены были обтянуты не то дубовыми, не то лиственничными панелями, пол устлан прекрасной домотканой дорожкой, которая красиво продолжалась отражением в большом овальном зеркале – такие после революции из особняков перекочевали в театры. На специальной, отдельной полочке лежали многочисленные шляпы хозяина – серые, черные, зеленые, темно-синие; две шляпы странных фасонов были соломенными, одна – канотье. А вот верхней одежды было мало: висели два недорогих плаща, мужской и женский, а так называемых демисезонных пальто в доме не было. Здесь признавали только зимние пальто и летние плащи.

Едва Игорь Саввович и Надежда Георгиевна вошли в переднюю, из кабинета вышел Сергей Сергеевич Валентинов, человек выше среднего роста, с торчащей, как пика, мушкетерской бородкой. Он был в клетчатой пижамной куртке дореволюционного фасона – канты, жгуты, пуговицы величиной с металлический рубль. Седые длинные волосы, по-гоголевски прямые, лежащие на плечах, когда-то были темными, а борода и сейчас кое-где отливала чернью. По старинным приметам, разномастность волос на голове и бороде свидетельствовала о высокой человеческой породе, об избранном происхождении.

– Рад вас видеть, Игорь Саввович! – энергично произнес Валентинов и сделал такой жест, словно предупреждал: «Оправдываться не надо! Уверен, вы пришли бы вовремя, если бы смогли». – Проходите, сделайте милость!

После этого Валентинов привычным и знаменитым, как и он сам, движением заложил руки за спину. Теперь главный инженер сделался по-молодому прямым, бородка устремилась к высокому потолку прихожей.

– Ну-с, прошу, прошу, Игорь Саввович!

Полгода, целых шесть месяцев, Игорь Саввович под всякими предлогами уклонялся от визита к отцу, но, как и ожидал, в домашнем кабинете Валентинова ничего не изменилось, как не менялось десятилетиями. Как и прежде, одну большую стену занимали стеллажи с книгами, изданными до начала двадцатого века, вторую стену – от начала века до наших дней, причем здесь были собраны все послевоенные подписные издания. Кабинет был огромен – сорок шесть квадратных метров, – и библиотека Валентинова была полнее и больше иной районной библиотеки.

– Прошу садиться, покорнейше прошу!

Да, здесь ничего никогда не менялось! Слоноподобные кожаные кресла, двухметровой высоты напольные часы из редкого дерева, когда-то газовые бра и торшеры, переделанные под электрические, домотканые дорожки вместо ковров, огромный, как футбольное поле, шмиттовский стол с зеленым сукном, три почерневшие от времени тяжелые табуретки, сколоченные еще самим декабристом Сергеем Валентиновым, – вот и вся обстановка. На окнах ни штор, ни портьер, стены скучно побелены и украшены только портретом декабриста, прапрадеда, основателя ромского дома.

– Отчего же вы не садитесь, Игорь Саввович? – мягко спросил Валентинов, тоже стоящий возле кожаного кресла в ожидании, когда сядет гость. – У вас такой вид, словно вы что-то важное забыли, а вспомнить не можете… Оставьте, оно вдруг вспомнится…

Бабушка – вот кто походил на дагерротипный портрет декабриста. Сам Валентинов, видимо, пошел по женской линии, то есть по линии декабристов Батеньковых, а вот Надежда Георгиевна, родословная которой имела те же истоки, мягкой линией подбородка, большим расстоянием между бровями, разрезом глаз и усмешливо загнутыми вверх уголками губ так походила на прадеда, что Игорь Саввович удивился: «Как я этого не замечал раньше!»

– В ногах, как известно, правды нет! – между тем говорил Валентинов. – Садитесь, садитесь, и забытое вспомнится…

После этого Валентинов сел сам, не расцепив рук, сложенных за спиной, что было на посторонний взгляд неудобно, даже невозможно, но для главного инженера привычно и естественно. Трестовские остряки утверждали, что Валентинов вынимал руки из-за спины в четырех случаях: когда писал, смеялся, разговаривал по телефону и ходил в то место, куда и цари путешествуют пешком. И только Игорю Саввовичу, единственному в тресте, было известно, что главному инженеру врачами рекомендовано специально держать развернутой грудную клетку, болезненную после фронтового ранения и врожденного порока сердца, который он скрыл в сорок первом от военкомата.

– Стоя хорошо и уместно говорить правду! – неожиданно мечтательно сказал Валентинов. – Впрочем, по собственному опыту знаю, что настоящая правда ни в каких внешних оформлениях не нуждается.

Игорь Саввович сладостно погрузился в кожаное кресло, повозился, чтобы сесть удобнее, устроился так, чтобы видеть одновременно главного инженера и дагерротипный портрет декабриста. «Хорошо пахнет!» – рассеянно подумал он, хотя в кабинете ничем особенным не пахло, а было просто уютно, тихо, покойно, и казалось, что за лиственничными стенами нет города, трамваев, людей и автомобилей, которые могут создать дорожную пробку.

– Скоро прибудет кофе, – оживленно сказал Валентинов. – Настоящий, знаете ли, бразильский…

Интересно, на кого же из знаменитой династии походил сын главного инженера? На отца Игорь Саввович походить чести не имел, на мать Елену Платоновну – тоже. «Это дело треба разжувати», – весело подумал Игорь Саввович и сказал:

– Сергей Сергеевич, вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что ваш покорный слуга является противником Коло-Юльского плота. Голосую обеими руками «за», но думаю, что вам надо еще раз побывать на том сплавучастке, где я работал до вашего заманчивого предложения сделаться начальником отдела новой техники…

Валентинов приподнял левую бровь: «Ах вот как, оказывается! Ну, батенька, не ожидал!» Удивленная пауза была велика, и пока она длилась, Игорь Саввович грустно вспоминал, что в тресте дерзкое намерение Валентинова провести по коварной речонке Коло-Юлу большегрузный плот называли «лебединой песней» главного инженера. Проводка большегрузного плота по Коло-Юлу для Ромского сплавного треста имела революционное значение, о ней знало министерство, ожидало успеха, так как Коло-Юльским плотом завершалась эра варварского молевого сплава. Однако врачи решительно запретили Валентинову работать после шестидесяти лет, а ему было пятьдесят девять с хвостиком, и значит, меньше года оставалось на большегрузный плот – «лебединую песню» крупного, известного всей стране практика и теоретика сплава.