Дэвид Митчелл - Сон №9

Я смотрю на рубашку верхней карты, пытаясь раскрыть ее тайну, и на меня в упор смотрят два трапециевидных глаза. Я узнаю эти глаза.

Каково это, жить без половины своих органов?

Нет, Цуру никогда не позволит проигравшему уйти и рассказать все, ведь шрамы и впадины на его теле будут служить доказательством его слов. На молчание тех, кому повезет, можно положиться, но проигравшего ждет такой же конец, как сына Кодзуэ Ямаи.

Как я сюда попал?

Я смотрю на своего экранного двойника. Он тоже не знает ответа.

Мама-сан открывает рот, чтобы пригрозить мне…

Я переворачиваю карту и встречаюсь взглядом с черной дамой.

Комната раскачивается.

– Черт,– говорит Дергунок.– Я думал, парень вытянет эту стерву, а ему досталась ее сестра.

– Парень,– говорит Насмешник,– тоже так думал.

– О чем они говорят? Насмешник кивает на мой смертный приговор, что лежит на столе.

– Посмотри получше.

Это трефовая дама, а не пиковая. Трефовая.

Господин Пончик произносит:

– Мне нужен ингалятор.

Мама-сан кивает, и он вытаскивает ингалятор из кармана, запрокидывает голову, делает шумный вдох, задерживает дыхание и выдыхает. И открывает даму пик.

Все молчат.

Экранный двойник господина Пончика покрыт потом сильнее, чем человек, умирающий от чумы.

Что до меня – я весь дрожу, меня раздирают облегчение, и вина, и жалость.

Мама-сан прочищает горло:

– Ваша дама показала свое лицо, господин Цуру.

Динамики молчат.

– Господин Цуру? – Мама-сан, нахмурившись, смотрит в дымчатое стекло.– Ваша дама сказала свое слово.

Ответа нет.

Мама-сан перегибается через спинку стула и стучит по стеклу.

– Господин Цуру?

Один из охранников морщит нос:

– Что он там готовит?

– Другой охранник хмурит брови:

– На сосиски не похоже…

Охранник, что стоит ближе всех к дверце в стекле, толкает ее и заглядывает внутрь.

– Господин Цуру? – Его дыхание прерывается, как будто он получил удар в живот.– Господин Цуру! – Не сходя с места, он поворачивается и тупо смотрит на нас.

– Ну? – вопрошает Мама-сан.

Он двигает челюстью, но не может издать ни звука.

– В чем дело?

– Он сглатывает:

– Господин Цуру поджарил свое лицо на плите.

– Разворачивается безумие театральной импровизации.

Я могу только закрыть глаза.

– Господин Цуру, господин Цуру, господин Цуру! Вы меня слышите?

– Отдерите его голову от плиты!

– Выключите газ!

– У него губа пристала к решетке!

– «Скорую», «скорую», «скорую», кто-нибудь, вызовите…

– Черт! У него лопнул глаз!

– Уберите эту чертову собаку!

Кого-то громко рвет.

Собака радостно лает.

Мама-сан скребет по стеклу чем-то металлическим. Этот скрежет невыносим, и в комнате наступает тишина. Она абсолютно владеет собой – так, словно сама написала много лет назад эту сцену и с тех самых пор постоянно репетировала.

– Развлечение господина Цуру прервано волею deus ex machina [134]. Скорее всего, волнение оказалось таким сильным, что вызвало второй удар, и коль скоро наш дорогой руководитель предпочел упасть на свое барбекю, не очень важно, когда именно приедет «скорая».– Теперь она обращается к двум-трем мужчинам постарше.– Я назначаю себя действительной главой этой организации. Вы можете либо подчиниться мне, либо выступить против меня. Заявите о своих намерениях. Прямо сейчас.

Минута отводится под напряженные подсчеты.

Мужчины смотрят на нас.

– Что делать с ними, Мама-сан?

– Карточные игры больше не входят в политику компании. Выпроводите их.

Я не осмеливаюсь поверить в такой поворот событий, по крайней мере пока не окажусь на улице и не убегу. Мама-сан обращается к нам:

– Если вы обратитесь в полицию и как-то сумеете убелить какого-нибудь следователя-энтузиаста в том, что вы не сумасшедшие, произойдут три вещи, в следующем порядке. Во-первых, вас изолируют, чтобы предотвратить дальнейшие неприятности. Во-вторых, не позднее чем через шесть часов вам пустят пулю в лоб. В-третьих, ваши долги будут переведены на ваших ближайших родственников, и я лично позабочусь о том, чтобы разрушить им жизнь. Это не угроза, это обычная процедура. Теперь покажите, что вы меня поняли.

Мы киваем.

– Мы занимаемся этим делом уже тридцать лет. Сами делайте выводы, способны ли мы защитить свои интересы. А теперь убирайтесь.

Кинотеатр переполнен. Парочки, студенты, трутни. Свободные места есть только в первых рядах, где экран маячит прямо над головой. В Токио все почти переполнено, переполнено или набито битком. В приемной за дверями комнаты не оказалось ни следа Мари Сарасины.

– На вашем месте, ребята,– сказал охранник, когда двери лифта закрывались,– я бы купил лотерейный билет.

Рядом со мной сидит девушка – ее друг положил руку на спинку ее сиденья. Лифт начал свой долгий, медленный спуск. Господин Пончик уронил сигареты. Мы смотрели, как они лежат на полу, там, куда упали. Господина Пончика била дрожь, то ли от смеха, то ли от страха, то ли еще от чего. Насмешник закрыл глаза и запрокинул голову. Я не отрывал взгляда от мигающих номеров этажей. Дергунок поднял одну сигарету и закурил. Фильм, который я смотрю, фальшивая дешевка, полная сцен насилия. Если бы люди, которые выдумывают столь жестокие сценарии, хоть раз столкнулись с настоящей жестокостью, их бы стошнило писать такие сцены. Когда двери лифта открылись, мы без единого слова бросились в послеполуденную людскую толпу. Солнечная погода воспринималась как неудачная шутка. Я дошел до пятачка, где уличные артисты скручивали шарики в крокодилов и жирафов, и, чтобы не разрыдаться впился ногтями себе в руку. Фильм заканчивается, зрители выходят из зала. Я остаюсь и смотрю титры. Ассистенты, дрессировщики, реквизиторы. Один за другим входят новые зрители. Я смотрю фильм снова, пока мозг не начинает плавиться. Постояв возле человека с воздушными шариками, я иду в самую гущу толпы. Я проклинаю себя за то, что не уехал из Токио после знакомства с Морино. Мог бы понять. Из фойе кинотеатра я звоню Аи и, едва она отвечает, тут же вешаю трубку. Я сажусь на подводную лодку на кольцевой линии Яманотэ и еду вместе с трутнями. Хотел бы я быть обычным трутнем. Станции несутся мимо одна за другой, одна за другой и скоро начинают повторяться. Я слишком переполнен страхом, чтобы вообще когда-нибудь уснуть.

Кондуктор осторожно трясет меня – будит.

– Ты проехал по кругу шесть раз, парень, и я подумал, что тебе пора проснуться.

У него добрые глаза. Я завидую его сыну.

– Сейчас ночь или мы под землей?

– Без четверти одиннадцать ночи, вторник, пятое число. Знаешь, какой сейчас год?

– Да, знаю.

– Тебе нужно ехать домой, пока поезда еще ходят.

– Хотелось бы.