Стелла Даффи - Сказки для парочек

В башне темно, а в моем боку бурлит новая кровь. Я бы уже все бросила, но не знаю, чем еще заняться. Вернуться во дворец? Не могу — после того, как пожила здесь, поиграла в реальность. Кроме того, я не выношу мед; да и дворец пока не готов принять меня. Я вернусь, но на своих условиях. Вот и продолжаю околачиваться вокруг Фрэнсис. В нее приятно падать, ее мягкая женская плоть баюкает мои новые острые углы. У нее теплое тело, а страсть бешеная. Ярость и жалость — подходящее сочетание для женщины. Подходящее сочетание, чтобы насытить мои желания. Желание — вот что я дала Джошу, Джонатану, а Фрэнсис возвращает мне его щедрой рукой. Теплые объятья пополам с раскаленным добела сексом, ее руки то врачуют мою больную спину, то разрывают мое распахнутое тело. Меня обслуживают, меня лелеют. Я передохну здесь немного, мне надо подлечиться.

Суть в том, что эта маленькая сущность — сердце — меня удивляет. Я чувствую, как оно разбухает внутри, трогаю новую поросль кровеносными сосудами и стенками прежде пустой полости. Я бы повернула процесс роста вспять, но не знаю в точности, какое именно волшебство следует применить. Наверняка существует какой-то способ разучиться желать, но меня ему не научили. Думали, что такая наука мне не пригодится. Увы, в моем блестящем образовании, как выяснилось, имеются пробелы. Я родилась с умением разбивать сердца; меня следовало обучить, как разбить свое собственное.

Все свое время я провожу либо в холодной башне, где вырываю очередное сердце, когда оно подрастает до крошечной зрелости; либо в теплом терапевтическом центре, куда я обращаюсь за утешением. Не знаю, понимает ли Фрэнсис, что я выбрала ее. Несомненно, она знает много больше других. А я уже не так сильна, чтобы полностью изолировать ее от правды. К тому же, она проницательнее, чем те двое. Наверное, думает, что это она выбрала меня, что я в ней нуждаюсь. Возможно, так и есть. Разумеется, я нуждаюсь в ее физической мощи. И у нас с этой широкой женщиной есть время — длинные сумерки после раннего солнечного заката тянутся, вбирая в себя и объятья, и поцелуи. Шторы задернуты, на улице темно, но мы оживляем комнату чистым светом насыщенного секса. В нем есть и борьба, и укусы, и царапины, но ни следа не остается на мне. Мы сосем, трогаем, пробуем на вкус, мы едим друг друга; и когда она кончает, я полна. И опустошена. Я оставляю ее в лучшем состоянии, чем она была перед моим приходом. Когда я кончаю вместе с ней, мне становится лучше. Это «лучше» не исчезает сразу. Но когда я возвращаюсь в тишину башни, тоненький стук уже поджидает меня.

Я видела желание в других, наблюдала, как они мучаются от тоски. Я насмехалась и радовалась их страданиям. Теперь я насмехаюсь над собственным страданием, но не радуюсь. Игры с Фрэнсис отвлекают меня от мыслей от Джошуа; моя сексуальная тяга к нему идет на убыль, но сердце мое ничто не в силах отвлечь. Джошуа вызвал к жизни первое сердце, и каждый новый орган вырастает на этой удобренной грядке. Каждое сердце рождается с желанием внутри. Я могу возвратить мою плоть в естественное состояние, но не могу освободиться от желания. Кто-то другой должен положить этому конец. Неужто они все страдают от такой боли? Любовь, конец которой кладет только новая любовь. Постоянная тоска — точно лишний кусочек головоломки, неизвестно куда его вставить, разве что спрятать на груди нового любовника, потом еще более нового, потом новейшего. Жуть. Не удивительно, что они все такие слабые.

Я растерянно жду. Я птица, затихшая перед землетрясением. Чую конец, испытывая страх и облегчение.

Он все ближе и ближе.

Принц Дэвид появляется в терапевтическом центре следом за первым клиентом. Принц не записывался на прием, ему нужна лишь пустяковая консультация. В интересах своей миссии он вывихнул большой палец. Намеренно. Простой, но эффектный жест, которому он научился на седьмой неделе занятий по обрядовой медицине: левой рукой выдернуть из сустава большой палец правой руки и оставить его беспомощно болтаться, крепкие мускулы не дадут ему отвалиться. Беспроигрышный номер, если хочешь немедленно обратить на себя внимание.

Он входит в приемную центра, где работает Фрэнсис. Серебряная ловушка для ветра метит его изысканно причесанную голову, возвещая о прибытии принца. Сегодня он не курит. Не самое лучшее начало, когда тебя первым делом отсылают выбросить сигарету. Прекрасный принц — сама элегантность и обворожительная беззаботность. Если, конечно, не смотреть на палец. Дэвид кладет поврежденную руку перед секретаршей на стол — бумаги и ручки разложены строго по правилам фэн-шуй — и спрашивает со страдальческой, но дружелюбной улыбкой:

— Извините за беспокойство, но нельзя ли с этим что-нибудь сделать?

Предыдущие выходные прошли под знаком новой мудрости — курсов «Самоанализ в преддверии Миллениума». Шанта, обеднев на двести пятьдесят фунтов, но нагрузившись внутренним духовным богатством, отныне знает: нездоровье пугает ее до смерти, отсюда и выбор профессии. Сама того не ведая, она пришла работать в этот центр, влекомая железобетонным подсознательным желанием избавиться от фобии. Новые знания сделали Шанту умнее. Теперь она понимает, что слабые мужчины будят в ней мамочку, и это опасно, потому ей следует сближаться только с теми мужчинами, которые победили в себе ребенка-подростка; и сближение это должно происходить на твердой и ясной основе. Просветленная Шанта обнаружила, что она куда более опасна, чем могла вообразить. Эйфория длилась весь воскресный вечер вплоть до настоящего момента — половины одиннадцатого утра понедельника. Сейчас Шанта в смятении. Мужчина, стоящий перед ней, явно страдает. Его можно использовать как инструмент для преодоления фобии. Значит, она должна помочь ему. Но он болен и красив, следовательно, нуждается в ней. То есть, он тот, кого ее внутренняя мамаша попытается спасти. Значит, надо отстраниться. За двести пятьдесят фунтов ей могли бы дать ориентиры и почетче.

Время идет.

Даже Дэвид иногда испытывает боль:

— Простите, но мой палец! Вы мне поможете?

Секретарша решает, что устраниться — лучшее, чему ее научили, и прячется за книгой регистрации. Она листает исписанные страницы, стараясь выглядеть максимально деловито. Образ компетентной сотрудницы слегка портят размазанная на щеке татуировка в виде божьей коровки и свитер — первый блин, вышедший из-под спиц сестры Шанты; плохо выделанная шерсть до сих пор изрядно отдает овцой.

— Я посмотрю… — Голос Шанты прерывается, выдавая ее с головой. — … В записях. Это записи. То есть… я… Видите ли, возможно, все врачи заняты… даже не знаю…

Шанта вспоминает клятву, данную в воскресенье двум сотням людей, постигавшим самоанализ вместе с ней. Она переименовывает страх в силу, напрягает слабые трусливые сухожилия и поднимает глаза на прекрасного принца. Из открытого рта вылетает жалкий лепет ее души: