Фред Паронуцци - 10 лет и 3/4

После представления я долго куковал у забора, пока ожидание не стало нестерпимым: у меня не было сил удерживать в себе столько эмоций сразу. Я протиснулся между прутьями с твердым на­мерением отыскать свою возлюбленную и сказать ей: «Я здесь. Поцелуй же меня в губы! Где твой отец? Я буду просить у него твоей руки. Кстати, сколько бы ты хотела детей? (…) А я – не меньше че­тырех, и крестным мы позовем доктора Раманоцова­миноа…»

Пробираясь между кибитками, я узнал укротителя тигров, воздушного гимнаста в огромных трусах и дя­дечку с микрофоном, который, сидя у окна, макал в голубоватую жидкость ватный тампончик, чтобы смыть грим.

Неподалеку от зверинца кто-то ссорился.

– Будешь так нажираться, тебе и нос-то накладной не понадобится, Жоржик ты мой бедненький!

– Это она мне будет говорить! Я ж не слепой, я сразу приметил, что у тебя там с Рыжим, шлюха ты моя!

Я встал на цыпочки (на мне были кеды «Стэн Смит», предусмотрительно надраенные мочалкой для мытья посуды) и за шторкой в оранжевый горошек увидел цирковую барышню. Рядом с ней, у хо­лодильника, сидел несчастный Жоржик. Пот лил с него градом, смывая с лица разноцветный грим в направлении шеи. В дрожащей руке он держал бутылку виски, расплескивая ее содержимое во все стороны.

Я заправил рубашку в штаны, чтобы моя возлюбленная заметила пряжку ремня в форме звез­ды, пригладил в последний раз пробор, в результате чего все пальцы стали липкими от маминого лака, и, чтобы набраться смелости, вспомнил про дедушку Бролино и про Ситтинг Булла [22], про Пластика Бертра­на [23]и про Жана-Клода Кили.

Потом я поднялся на ступеньку и постучал в дверь, но там, внутри, изо всех сил ревел бедный Жоржик. Пришлось постучать сильнее.

– Там стучат, – услышал наконец Жоржик.

– Да, это я, – откликнулся я.

Он грубым движением распахнул дверь – так, что кибитка зашаталась. Первое, что я увидел, были его волосатые ноги в кальсонах.

– Это еще кто? – спросил он.

– Это я, – механически повторил я.

Больше я ни слова не мог вымолвить, потому что увидел ее. Как же она была хороша, моя милая, сов­сем такая же, как тогда, с золотыми блестками вокруг глаз. Она меня тоже увидела, но пока еще не узнала, потому что за прошедшие 214 дней я здорово изме­нился: теперь я был лучшим бегуном начальной шко­лы и стал настоящим мужчиной!

– К нам пожаловал элегантный маленький по­клонник, – сказала она. (Заметила, значит, мою пряжку!)

– Вот черт! Еще один сопляк. Сколько можно! – возмутился бедный Жоржик.

– И зачем же ты пришел, мальчик? – ласково спро­сила она.

– Я готов для любви, – ответил я.

Это было дерзко, но мы и так уже потратили уйму времени впустую, жизнь буквально утекает между пальцев, и я почувствовал, что пора наконец взять быка за рога. Она расхохоталась, и смех ее звучал звонко и мелодично, будто колокольчики на альпийс­ких лугах.

– Он че, больной, этот недоносок? – поинтересо­вался бедный Жоржик.

– А ты вообще заткнись, мешок дерьма, – париро­вал я; как говорится, любезность за любезность.

От неожиданности Жоржик опрокинул спиртное себе на штаны.

– Вот чертов бордель! – завопил он. – Чертов во­нючий бордель!

Он старался подобрать еще какие-то слова, чтобы поточнее выразить свое негодование, но цирковая барышня с проворностью стрекозы выпроводила ме­ня за дверь, а в кибитке бедный Жоржик с нарастаю­щей громкостью орал: «Вонючий, чертов, на хрен, бордель!»

– Ты один меня жалеешь, – сказала барышня. «Это уж точно», – подумал я.

Мы немножко прошлись, миновали писающего верблюда, и я спросил:

– У тебя любовь с Рыжим? – А сердце в груди так и подскакивало, норовя вырваться наружу.

Она улыбнулась.

– Ты подслушивал за дверью, шалунишка!

Потом она долго думала над ответом, и я даже ре­шил, что она вообще забыла о моем присутствии.

– Нет… – ответила она наконец, – это не то, что ты думаешь: Рыжий он вроде утешительного приза. Ну, знаешь, как бесплатный мерный стаканчик в пачке стирального порошка.

Я не вполне ее понимал.

– А что же тогда Жоржик?

Ее взгляд блуждал где-то вдали, поверх кибиток и клеток с животными.

– О, Жорж – это совсем другое. Он не всегда был таким, как теперь.

Потом мы посетили зверинец. Она называла мне имена животных, рассказывала истории их жизней, а я, в свою очередь, поведал ей о том, как Ганнибал пешком отправился со своими слонами к нам, в Са­войю, еще задолго до появления цирковой труппы «Чингисхан», потому что хотел объявить войну румы­нам, которые живут по ту сторону гор, откуда, кстати, явился мой дедушка, причем бегом, побыстрее Ган­нибала и всех его слонов: Бенито Муссолини со свои­ми черными рубашками – это серьезно. Барышня за­ливисто смеялась. Мы шли рука об руку, и мне хоте­лось, чтобы это продолжалось долго, целую жизнь или даже вечность.

Увы, все хорошее когда-нибудь кончается, и вскоре она, запинаясь, сообщила мне, что зрителям не разрешено заходить к артистам, таковы правила, что для меня она сделала исключение, потому как ей очень хотелось бы иметь ребеночка и, когда мы гуляли, она представляла, будто я ее ребеночек. И поблагодарила меня за эту сладкую иллюзию, ведь завтра она будет уже далеко, и ничего тут не по­делаешь, такая у нее работа – дарить радость детям, которые смотрят представление и хлопают в ладоши, как и я…

В эту минуту мне почудилось, будто острый клинок пронзил мое сердце. Значит, она ничего не поняла! Ничегошеньки! Я не знал, как ей объяснить, что я уже чей-то ребеночек. Я – папин и мамин, а еще – сест­ренки Наны и братца Жерара, а еще бабушкин и даже собаки по имени Пес. Семья у меня уже есть. Я ис­кал любви, а не новых родственников… Бедный Жоржик курил у ограды.

– Ну все, миленький, – вздохнула она. – Пора нам прощаться.

– А у меня шрам остался с того раза, вот здесь, – пробормотал я и показал белую звездочку у себя на лбу, напоминание о былой любви.

Она рассеянно улыбнулась, явно не понимая, о чем речь. Сердце у меня набухло, совсем как в тот раз, когда я ждал маминого суфле, а оно вышло совершен­но невкусным.

– Как тебя зовут? – спросил я напоследок.

– Жульетта, а тебя?

Вместо ответа я бросаюсь бежать. От горького ра­зочарования у меня глаза вылезают из орбит. Хватит с меня цирков, бедных Жоржиков, Рыжих и прочих Жульетт! Я миную бассейн, ранчо у черного леса, пролетаю под яблонями, разметая ногами красные и желтые листья. Меня не удержать. Я король марафо­на. Может быть, домчусь сейчас до самой Италии (ес­ли, конечно, бегу в нужном направлении), повторю забег дедушки Бролино с точностью до наоборот…

Осточертела мне жизнь, и, если кто ко мне приста­нет, я, не сбавляя скорости, дам ему по роже!

Южин – это город, в котором мы живем, – на­чал свой доклад Франсуа Пепен и продол­жил: – Название для нашего города вполне подходя­щее, потому что он ведь действительно южный. А сердце нашего города – это завод, и нет такого южинца, у которого бы никто на этом заводе не рабо­тал.