Никита Питерский - Семь кабинок

«Гламурненько», – ответила Людок и зевнула.

Вот сучка!..

…– Козле?

Выпив почти все вино большими глотками, Ва­лерия бросила взгляд на кружевную резинку на чулке подруги.

– Да, примитивном, тупом козле. Конечно, он был очень красивым мальчиком и в постели знал, как и куда. Но после того, что он выкинул, я не могла его больше видеть.

– Расскажи. Расскажи, что произошло! – В глазах Людка заблестел такой знакомый огонек неутолимого любопытства. Еще бы! Со времен Павлика Валерия никогда ничего не рассказывала Людку о своих мужиках. И старалась их по возможности не показывать. Дружба дороже.

Раздраженная таким явным нетерпением, Валерия грозно посмотрела на Людка. Та поняла, что что-то не так.

– Извини. Все, я молчу. Больше ни слова, – прошептала она, опуская глаза, как нашкодившая девчонка.

Валерия снова глубоко затянулась. А Людок, справившись с чулком и поставив ногу обратно на пол, вдруг обнаружила, что ее слегка уводит в сторону и ей даже пришлось схватиться за столешницу, чтобы не упасть.

– Уже штормит? – усмехнувшись, спросила Валерия Павловна.

– Нет. Все под контролем, – почти уверенно произнесла Людок и посмотрела на свои испачканные руки.

Валерия подняла голову вверх, словно что-то хотела рассмотреть на потолке, и неожиданно для себя самой начала рассказывать, мысленно ужасаясь своей несдержанности:

– Мы с ним встречались месяца два, а жил он в институтской общаге, и удобств там не предусмотрено, конечно, никаких. На весь этаж одна захудалая уборная и такая же ванная. Все бы ничего, если бы ею пользовались по назначению. Когда кто-то зависал на толчке, обитатели малую нужду справляли в ванной, сама понимаешь, зайти туда еще можно было, но вот дышать – совершенно невозможно. – Неожиданно Валерия щелкнула двумя пальцами: – Вспомнила! Представляешь, его полное имя Алба-Ушар-Бэн-Фахран Пятый, назовут же так тупого козла!

Людок, слушая, упорно пыталась добыть хотя бы каплю мыла из дозатора, совершенно игнорируя очевидное: он был безнадежно пуст. У Валерии Павловны даже возникло вдруг ощущение, что подруга вовсе ничего не соображает. Кому она все это говорит, может, стенке?!

Валерия, которой не в кайф было долго стоять на одном месте, начала прохаживаться по туалету. До крайней кабинки и обратно.

– Сама понимаешь, будучи приличным марокканцем, мыться он там не мог. И потому перед каждым свиданием приходил ко мне, мылся, уходил и немного погодя звонил в дверь, весь чистенький, свеженький и непременно с букетом цветов, которые небось воровал с соседней клумбы. Во всяком случае, теперь я думаю, что так и было. Ну, однажды я ему предложила переехать ко мне. Встречались мы раза два-три в неделю, бывало, что на выходные он в общагу не возвращался, и я подумала: почему бы ему вообще ко мне не переехать? К тому же готовил он превосходно, кроме секса, у него ничего так хорошо не получалось, как готовить, здесь он был король, даже непонятно, на кой хрен он пошел в педагогический.

Напряженно изображая внимание, Людок, которой трудно было долго фокусироваться на чем бы то ни было, включила воду и начала мыть руки, зажав сигарету в зубах.

– И вот он переезжает ко мне. Сначала все идет хорошо, каждый вечер, когда я возвращаюсь домой, меня ждет горячий ужин, я даже поправляться начала. Но однажды так получилось, что я вернулась не вечером, а часа в три, просто забежала на минутку, между делом. И вот захожу я в свою квартиру, а он там резвится с восемнадцатилетними шлюшками. – Со щеки Валерии Павловны соскользнула скупая директорская слеза. Ей показалось, что она даже всхлипнула. Да, совсем нервы сдавать стали! И отпуск в ближайшие месяцы не предвидится. А еще этот ремонт, будь он неладен!

– Даже не с одной? – Людок уж и рот открыла от изумления. Или ей так удобнее слушать? Конечно, ее можно понять, давненько ей не удавалось вытянуть из подруги подобных откровений. Да в общем-то они давно и не напивались.

– Да, представляешь, с тремя какими-то мочалками. – Валерия легким движением смахнула следующую слезу, непрошенно катившуюся по щеке. Надо заметить, что слеза была медленная, ленивая и довольно мутная. И что вдруг ей вздумалось плакать спьяну? Совсем от этого не легчает.

Людок выключила воду и с неподдельным сочув­ствием посмотрела на Валерию Павловну. Да, так подло ее еще не кидали!

Валерия большим глотком опустошила бокал.

– Кобель хренов. Он сказал своим шлюхам, что это его квартира, они сначала решили, что я его мать, и долго не врубались, чего я разоралась. Одна так его и спросила: чего это твоя мамашка так вопит?.. – Валерия Павловна отвернулась, ей и самой было неприятно, что ее вдруг развезло. Незачем еще и Людку это видеть. – Козел, – выдавила она. Странно, ей казалось, будто она уже давно забыла ту обиду. Да, нельзя запрятывать и таить в глубине души неприятные переживания. Она где-то читала, что это вредно для здоровья. От такого хлама следует незамедлительно избавляться: обо всем рассказывать, причем с юмором. Но разве Людок юмор понимает?.. А одна поди, посмейся!

Неожиданно в какой-то из кабинок раздалось:

– А-а-а-а-а….

Дамы испуганно посмотрели в ту сторону и переглянулись.

– Что это еще за дерьмо в моем клубе? – Голос Валерии Павловны звучал раздраженно и немного испуганно.

Людок наклонилась к ней и почти шепотом произнесла:

– Это, наверное, жена Самуила Андреевича…

– С чего ты взяла? – Валерия тоже понизила голос.

– Ты сидела к ней спиной, а я все видела. Сначала она пила как сапожник. А потом встала и вышла минут двадцать назад и так и не возвращалась. – Людок с опаской покосилась на двери. – Видно, сюда и почапала. Она ведь не знает, что туалет на ремонте, да и в таком состоянии уже без разницы.

– Да? Ну и хрен с ней! Господи, когда они, наконец, закончат унитазы менять?! – Валерия Павловна неожиданно озорно огляделась вокруг, и глаза ее блеснули, как у танцовщицы из кабаре. – Ну что? Пьянка только начинается.

Не найдя возле столешницы урны, Валерия бросила окурок на пол, Людок последовала ее примеру, и обе, покачиваясь, направились к выходу.

Они не дошли до двери буквально двух шагов, как она распахнулась и в туалет быстро вошла девушка двадцати четырех лет, одетая в балетную пачку черного лебедя. Можно было бы подумать, что одну из начинающих балерин задолбало задирать ноги под музыку Чайковского, и она решила сменить это бессмертное произведение на звуки воды, смывающей дерьмо в унитазе, если бы не надпись на ее костюме: Сlub «My Little Baby». Да, это была вовсе не балерина, а одна из тех, кто обслуживал посетителей клуба, и звали ее… впрочем, какое имя ей дали при рождении, я понятия не имею. В клубе же ее окрестили Котенком. Может, потому, что говорила она мурлыкающим голосом, а может, и потому, что слишком часто выпускала коготки в ситуациях, когда для этого вовсе не было повода.