Елена Сазанович - Маринисты

– Ты не хочешь, чтобы была счастлива эта женщина, Слон?

Слон очень хотел ответить: да. Крикнуть: да, да. Заорать на весь мир: да, да, да! Но не мог. И в его глазах выступили слезы. И я крепко пожал его огромную ладонь.

– Я тебя понял, Слон. Считай, что твоя мечта уже сбылась. Я сделаю ее счастливой! Чего бы мне это ни стоило. Прощай, Слон!

И мы крепко обнялись.

– Ты единственный, кому я могу открыть до конца свое сердце.

– Прощай, море! – я помахал морю рукой.

Оно запенилось, забурлило, зашумело. Оно тоже мне кричало: прощай!

С тех пор я никогда не видел Марину. И никогда не увижу. Я не знаю, как я мог пережить эту утрату. Эту ни с чем не сравнимую боль. И все же я ее пережил. И порой мне становилось горько от того, что оказывается человек способен пережить все. Я не спал ни одной ночи за четыре года спокойно. Перед моими глазами мелькало ее смуглое лицо с отточенными, как на скульптуре, неправильными чертами. На своих губах я физически ощущал ее горячие поцелуи. На своей коже я чувствовал ее нежные прикосновения. И мне она казалась уже нереальностью, мифом, мечтой. Мне казалось, что я никогда не встречал такой женщины. Потому что таких женщин не бывает. И утром я с нездоровой радостью бросался в бессмысленные разговоры, пустые взгляды, сигаретный дым, запах дорогих духов и отвратительные поцелуи сладкой помады. Мне это казалось гораздо реальнее. Это меня возвращало к жизни. Пусть крикливой, пусть суматошной, пусть пустой и наигранной. Но – жизни. И эта жизнь мне казалась гораздо реальнее морской пены, криков чаек, касающихся волны и почти неземной женщины, опускающееся на раскаленный песок. Но вновь наступали ночи. И я вновь слышал этот запах. Так пахла ее кожа – запах моря. Но море не пахнет! И я до боли сжимал свои виски! И вновь проваливался в черную бездонную дыру. И утром долго не открывал глаза. Мне хотелось обманывать судьбу. Мне хотелось кричать: это не правда! Вот сейчас я открою глаза. И увижу смуглое лицо. И комната заполнится запахом моря. А она улыбнется мне белозубой улыбкой и скажет:

– Ну же, Тим! Сколько можно спать! Так можно проспать все утро! И твоя жизнь от этого станет в два раза короче. Ты хочешь короткой жизни, Тим?

И я открывал глаза. И перед глазами – голые стены. И перед глазами – бесконечное одиночество. Которого я уже боялся. Потому что не верил в свои силы. И я плакал от бессилия. И закрывался с головой одеялом. Я не хотел больше утра. Я хотел короткой жизни.

Я никогда больше не ездил к морю. Я не мог видеть те лица, которые ненавидели Марину и которые любили. Так или иначе, но они были живы. И я не мог простить целому миру, целому человечеству, что она по-прежнему дышит, движется, смеется и развлекается. Мне казалось, никто на это не имел права. Если не было в мире Марины.

Женился я от отчаяния. От страха одиночества. И первое, что возненавидел в своей жене – это ее имя. Я считал, что единственное имя, которое всегда останется на моих губах – это имя моей возлюбленной. Постепенно я стал ненавидеть в своей жене ее правильные плавные жесты. Ее правильный ум, ее правильную красоту. Она многое мне прощала. Но единственное, что она так и не смогла смириться – это то, что я ни разу так ее и не нарисовал. Этого она мне не простила. И я облегченно вздохнул, услышав о разводе. Я постепенно стал приходить в себя. И мне вновь понадобились полная свобода и полное одиночество.

Море я тоже возненавидел. Море, которое было когда-то самым дорогим в моей жизни, то, кому я посвящал свои сокровенные мысли, то, которое я возносил до небес, было повинно в смерти Марины. И это я простить ему не мог. Оно сумело разбить наши жизни. Оно сумело разъединить нас. Оно предало нас. Оно совершило преступление. И за это оно несло ответ. Я никогда, за все четыре страшных бесконечных года так и не нарисовал его. И никогда, никогда не нарисую…

Вот так и закончилась моя печальная история.

– Вот так и закончилась мая печальная история, – и я посмотрел в глаза Голове. И глубоко затянулся сигаретой.

– Твоя печальная история еще только начинается, – усмехнулся Голова. – Уж мне-то поверь, Тим.

Мы помолчали. Мы понимали, что главное – с чего-то начать. Но с чего начать – мы не понимали.

– Но главное – с чего-то начать, – уже решительно сказал Голова. И резко встал. – Хотя бы с того, что мы сейчас побреемся и примем приличный вид. Чувствует мое сердце, что мы здорово проведем время, – и Голова радостно потер руки. И его глаза блеснули, как у хищника, чувствующего приближение добычи. Голова все-таки обожал свою работу.

Через полчаса мы, свежие, выбритые, подтянутые и благородно пахнущие лосьоном вновь сидели у стола. Голова решил полностью взять инициативу в свои руки. И я ему доверял, как профессионалу. К тому же инициатива была далеко не главной чертой моего характера. Если она вообще была у меня.

– Итак, – начал он. – Начнем с того, что мы ведем дело об убийстве.

Я вопросительно поднял брови.

– А какой смысл тогда вообще вести дело? – ответил он на мой немой вопрос. – Ну, хорошо, если ты так настаиваешь. Мы ведем дело о случайной смерти человека, который не существует и которого вообще не существовало.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Голова.

– А ты наберись терпения, Тим. И слушай своего друга. Еще четыре года это дело меня крайне заинтересовало. Ты спросишь, почему? Это не просто интуиция, Тим. Интуиции в нашем деле не существует, если она не основана хотя бы на мизерном факте. Я бы четыре года назад забыл и плюнул, что утонула какая-то девица.

Я невольно сжал кулаки.

– Да, Тим, и не злись. Знаешь сколько людей тонет за одно лето? Случайно. Но тебе это знать и не обязательно. Не порть себе настроения. Так вот. Поверь, этими утонувшими занимаются, уж мне то поверь, не лучшие сыщики утро, – и Голова самодовольно выпятил свою крепкую грудь. – Неужели ты не задал себе вопрос, когда я впервые к тебе зашел четыре года назад, почему я – главный сыщик, большой профессионал и большой умница, захожу к тебе домой. Неужели ты думаешь мы расследуем каждый случай с утопленниками? Неужели ты так наивен, Тим.

– Во-первых по тебе совсем не видно, что ты большой профессионал и большой умница. А во– вторых, я тогда вообще не мог ни о чем думать.

– Я вижу у тебя к этому и теперь не самые выдающиеся способности… Просто в тот злополучный день, когда она утонула, в мой милый кабинет раздался анонимный звонок. И мужской голос попросил меня расследовать это дело. Он утверждал, что смерть не случайна. И что я непременно должен выехать на место происшествия.

– Ты узнал, кто звонил?

Он отрицательно покачал головой.

– Потом, когда я перестал заниматься этим делом, мне это стало ненужно. Но в тот день… Я, следуя долгу. А я человек долга, запомни это хорошо, Тим. Так вот, следуя своему долгу, я выехал. Но, увы. Факты оставались фактами. Немой был свидетель. Он искренне плакал. И мне искренне стало его жаль. Возможно, спасатели и успели бы, но начался сильный шторм. И тело унесло далеко в море. Конечно, если бы немой умел кричать…