Дэвид Седарис - Одень свою семью в вельвет и коттон

– И я говорю не про дешевую гальку, – добавил Ленс. – Я хочу хорошую.

– В смысле, гравий, – предположил отец.

– Да. Его.

Дорожка вряд ли была срочным делом, но было приятно видеть, что кто-то встает на защиту своих прав. Именно так поступил бы мой папа, будь он жильцом, и, признав это, он вынужденно проявил недовольное восхищение. «А парень толковый, – сказал он. – В этом нет сомнений».

Мы послали грузовик, и я провел три дня, медленно разбрасывая гравий. Ленс заплатил за квартиру и позвонил пару месяцев спустя, жалуясь, что птицы гнездятся на дереве возле окна его спальни. Если бы они были стервятниками, мы бы его, наверное, поняли, но на дереве жили певчие птички, чьим единственным грехом было счастье.

«Ну и чего вы от меня хотите? – спросил мой отец. – Чтобы я распугал их? Птицы – часть нашей жизни, дружище. Вы просто должны научиться с ними ладить».

Ленс настаивал на том, чтобы дерево спилили, а когда ему отказали, сам срубил его. Это была простая елка, необязательно старая и красивая, но это не имело значения для моего папы, который любит деревья и восхищается ими, как донжуаны восхищаются женщинами.

– Посмотри-ка на это! – говорил он, останавливаясь на обочине загруженного шоссе.

– Посмотреть на что?

– Что значит «на что»? На клен, придурок. Это же отпад.

Когда ему сказали, что сделал Ленс, отец ушел в свою спальню и стал разглядывать дубы за своим окном. «Подрезать – это одно дело, – сказал он. – Но чтобы срубить что-то? Чтобы действительно оборвать его жизнь? Что же за животное этот парень? «

Ленс срубил дерево и оставил лежать его на том же месте. Через пару недель, задолжав уже за целый месяц, он пожаловался, что в ветвях гнездятся крысы. «Я позвоню в мэрию и донесу на вас, – заявил он моему отцу. – А если одного из моих детей покусают, то я позвоню в мэрию и своим адвокатам». «Своим адвокатам, как бы не так!» – сказал папа.

Моя мама старалась видеть в ситуации только хорошее, но теперь она забеспокоилась, что Ленс сам покусает своих детей. Поговорив с другими домовладельцами, она смогла определить его вид – это тот тип жильцов, которые живут бесплатно и тянут время, пока наконец не высосут из вас всю кровь. Если и было какое особое умение в сдаче собственности в аренду, то только способность сразу распознавать таких кровососов и никогда не пускать их на порог своего дома. Ленс с женой уже попали внутрь, и теперь моим родителям предстояло избавиться от них, аккуратно и по закону. Они не хотели давать Тейлорам никаких козырей, поэтому договорились об уборке дерева. «Я просто не вижу иного выхода, – сказала мама. – Что бы ни сказал этот сукин сын, нам придется плясать под его дудку».

Я пошел с отцом распилить дерево и отнести его куда подальше, и с самого нашего приезда меня не покидало ощущение, что за нами наблюдают, словно мы попали в вестерн – полдень в разгаре, а улицы пусты. «Спокуха, – сказал папа, но больше самому себе, чем мне. – Мы просто сделаем дело и уйдем».

Мы начали работу, но через десять минут вышел Ленс, одетый в джинсы и коричневые ковбойские сапоги. Наверное, эти сапоги были маловаты или не разношены – Ленс шел медленно и неуверенно, будто ходьба была ему в новинку.

– Начинается, – сказал папа.

Сначала Ленс пожаловался, что жужжание бензопилы беспокоит его детей, один из которых предположительно болен гриппом.

– В сентябре? – спросил мой отец.

– Мои дети могут болеть тогда, когда им вздумается, – сказал Ленс. – Я просто предупреждаю вас: будьте потише.

Не существовало способов сделать бензопилу беззвучной, но суть была не в этом. Моему отцу пригрозили, и другие жильцы это слышали, так что могли возникнуть проблемы.

Ленс проковылял к себе в квартиру и снова появился через некоторое время. Теперь сапог не было, и вместо них на нем были кроссовки. Я тащил ветку к бордюру, и он решил, что этим я нарушаю целостность его двора, который обладал целостностью помойки. «Ты должен приподнимать эти ветки, – сказал Ленс. – Если одна из них коснется земли, ты будешь отвечать передо мной. Дошло?»

Мой отец был на добрых шесть дюймов ниже Ленса, и он поднял голову к небу, чтобы встретиться с ним взглядом. «Эй, – сказал папа. – Не смейте так разговаривать с моим сыном».

– Ба, но ведь вы разговаривали так с моим сыном, – сказал Ленс. – Вы назвали его лжецом. Сказали, что у него не может быть гриппа в сентябре.

– Да, но я сказал это не ему, – ответил мой отец.

– Это то же самое. Вы поливаете дерьмом моего сына, а я полью вашего.

– Ну будет, будет, – сказал папа. – Нет никакой нужды так разговаривать.

Они начали говорить одновременно, и когда папа повысил голос, Ленс обвинил его в этом.

– Вы не имеете права на меня кричать, – сказал он. – Время плантаций кончилось. Я не ваш раб. – Это было сыграно для балкона, с воздетыми к соседним окнам руками.

– С кем вы разговариваете? – спросил папа.

– Вы думаете, я просто какой-то ниггер, на которого можно кричать? Так вот оно что, вы говорите, что я ниггер? Вы называете меня ниггером?

Я никогда не слышал, чтобы папа употреблял это слово, поэтому вдвойне несправедливо, что Ленс приписывал ему это. Пошли бы разговоры, и со временем стало бы казаться, что папа назвал Ленса ниггером. Такова природа пересказывания событий, и с этим ничего не поделаешь.

– Вы с ума сошли, – сказал папа.

– О, так теперь я еще и сумасшедший ниггер. Так?

– Я этого не говорил.

– Но подумал.

Мой отец оставил свои хорошие манеры.

– Вы несете ахинею, – сказал он.

– Так я еще и лжец?

Теперь их разделяли всего несколько дюймов, и они почти соприкасались носками обуви. Из окон выглядывали Белинда и Честер, Реджина Поттс и Дональд Пуллмен: скандал их явно забавлял. Если бы кто-то угрожал моему домовладельцу, я тоже бы сильно обрадовался, но речь шла о моем отце, и поэтому я ненавидел жильцов за то, что они развлекались.

Я не помню, что заставило моего отца и Ленса успокоиться, но это случилось постепенно, как остывает снятый с огня котелок. Сжатые кулаки превратились в ладони, расстояние между ними увеличивалось, и мало-помалу их голоса стали нормальными. Сперва я ощутил облегчение. Мне не надо было ничего делать. Я избежал оскорбления достоинства, ответственности, которые могли возникнуть, если бы отец подрался. Мысль о том, как он наносит удар, была неприятной, но мысль о его поражении – о том, как его положили на лопатки, как он кричит от боли или удивления – была невыносимой.

Я с беспокойством подумал, что это еще не конец. Сегодня нас пронесло, но что будет в следующий раз, когда Ленс снова встретится с моим отцом? Человек, который носил ковбойские сапоги и рубил деревья, чтобы избавиться от птиц, был способен на все: внезапно напасть, раскрутить гайки, бросить огненную смесь. Это были резонные опасения, но, даже если они и приходили папе в голову, он этого не показывал. Когда Ленс ушел, он просто надел рукавицы и вернулся к работе, будто после обычного перекура, будто Честер попросил проверить протекающий кран или сестры Барретт спросили, не прочистит ли он желобки для стока воды. Может, Ленс был готов подраться, но мой отец считал иначе. Ни в IBM, ни в загородном клубе Рэйли матчей по борьбе не проводилось, и, хотя папа был агрессивен в малом – таранил чужие корзины в супермаркете, кричал другим водителям, чтобы те купили себе собаку-проводника, я думаю, он уже Давно не помышлял о серьезных драках. Он только сказал: «Уму непостижимо», покачал головой и завел бензопилу.