Дэвид Седарис - Одень свою семью в вельвет и коттон

Над такими, как она, плакать хочется.

Как бы старомодно они ни выглядели, я пожалел, что кино закончилось, и мистер и миссис Уинтерс собрались уходить. Было только два часа ночи, но они явно устали. «Ума не приложу, как вам, мальчишкам, это удается, – сказала мама Уолта, зевая в рукав своего халата. – Я не ложилась так поздно с тех пор, как Лорен появилась на свет». Лорен была сестрой Уолта, которая родилась преждевременно и прожила менее двух дней. Это случилось до того, как семья Уинтерсов поселилась на нашей улице, но ни для кого не было тайной, и при упоминании имени девочки можно было не вздрагивать. Ребенок умер слишком рано, чтобы быть запечатленным на фотографии, но все равно к нему относились, как к полноправному члену семьи. У девочки был рождественский носок размером с перчатку, и Уинтерсы даже устраивали вечеринку в честь ее дня рождения, что казалось моей маме особенно жутким. «Будем надеяться, что они нас не пригласят, – говорила она. – В смысле, о Господи, как подобрать подарок мертвому ребенку?»

Мне казалось, что именно страх перед преждевременными родами удерживал миссис Уинтерс от новой попытки, и это было печально, тем более что она хотела иметь большую дружную семью. Наверное, у нее было свое представление о большой дружной семье, и вечеринка с ночевкой и измазанный кетчупом нож вписывались в это представление. В ее присутствии мы играли в игры, но, как только она пожелала нам спокойной ночи, я понял, что мне капец.

Удостоверившись, что родители заснули, Уолт налетел на Дэйла Гаммерсона с криком: «Сиськокрут!!!» Брэд Клэнси включился в игру, и когда они закончили, Дэйл поднял рубашку, показывая свои соски, скукоженные и покрасневшие, как кусочки папперони, оставшиеся в опустевшей коробке из-под пиццы.

«Боже мой», – воскликнул я, с опозданием понимая, что веду себя, как девчонка. Правильной реакцией было бы посмеяться над Дэйлом, а не размахивать руками и верещать: «Что же они сделали с твоими бедными сосками! Может, приложить к ним лед?»

Уолт сразу воспользовался моей глупостью.

– Ты только что сказал, что хочешь приложить лед к соскам Дэйла?

– Ну… не лично я, – сказал я. – Я имел в виду вообще… Все вместе. Или Дэйл может сделать это сам, если ему захочется.

Уолт перевел взгляд с моего лица на грудь, и затем я оказался в самом центре вечеринки. Дэйл, который еще не вполне владел своими руками, сел мне на ноги, пока Брэд и Скотт Мальборо прижимали меня к ковру. Мою рубашку подняли, рот закрыли рукой, и Уолт сжал мои соски, выкручивая их туда-сюда, словно пару упрямых и неподатливых шпингалетов. «А теперь кому нужен лед? – сказал Уолт. – А теперь кто считает себя чертовой школьной медсестрой?» Когда-то мне было жалко Уолта, но теперь, когда мои глаза были влажными от боли, я понял, что малютка Лорен поступила разумно, рано уйдя из жизни.

Когда меня наконец-то отпустили, я поднялся наверх и стал возле окна кухни, осторожно сложив руки на груди. Мой дом находился в низине. Его не было видно с улицы, но я мог разглядеть свет фонарей над дорожкой к дому. Страшно хотелось уйти, но если бы я ушел тогда, насмешкам не было бы конца. Ребеночек заплакал. Ребеночку пришлось идти домой. Жизнь в школе стала бы невыносимой, так что я отошел от окна и вернулся в подвал, где Уолт тасовал карты над журнальным столиком. «Как раз вовремя, – сказал он. – Садись».

Я присел на пол и потянулся за журналом, стараясь вести себя так, будто ничего не произошло.

– Я не очень-то люблю карты, так что, если ты не против, я просто понаблюдаю.

– Фига с два понаблюдаешь, – сказал Уолт. – Это покер на раздевание. Ты что – гомик, чтобы сидеть и смотреть, как четверо пацанов раздеваются?

Его логика была мне непонятна.

– Ну, разве мы не все будем на это смотреть?

– Видеть – возможно, но не наблюдать, – сказал Уолт. – Это большая разница.

Я спросил, в чем же разница, но никто не ответил. Потом Уолт щелкнул пальцами, и я сел за стол, молясь, чтобы произошла утечка газа или короткое замыкание – все, что угодно, чтобы спасти меня от катастрофы покера на раздевание. Для всех остальных голый мальчик был как лампа или коврик для ванной, нечто знакомое и неинтересное, не стоящее внимания, но только не для меня. Голый мальчик был тем, чего я желал больше всего на свете, и, если одновременно смотреть и желать, все становится на свои места, и в особенности то, чему было суждено выделиться и разрушить мою жизнь навсегда.

– Мне не хотелось этого говорить, – сказал я, – но игра в покер противоречит моей религии.

– Ага, стопудово, – сказал Уолт. – Ты что, баптист?

– Я греческой православной веры.

– Ну, тогда это все чушь, потому что греки изобрели карты, – парировал Уолт.

– Вообще-то, я думаю, это сделали египтяне, – это сказал Скотт, который быстро решил заделаться умником.

– Греки, египтяне – один хрен, – заявил Уолт. – Как бы там ни было, о чем твой папаша не узнает, о том и переживать не станет, так что заткнись и играй.

Он сдавал карты, а я переводил взгляд с одного лица на другое, выискивая их слабые места и напоминая себе, что я не нравлюсь этим ребятам. Я надеялся раздробить каждую молекулу их привлекательности, но, как показала вся моя последующая жизнь, чем больше я кому-то не нравился, тем привлекательней для меня становился этот человек. Я мог выйти из положения, начав мухлевать, оспаривать каждый ход, пока не взойдет солнце и миссис Уинтерс не спасет меня каким-то бодрящим кошмаром, приготовленным на завтрак.

Чтобы обезопасить себя в том случае, если мухлевать не получится, я зашел в ванную и удостоверился, что на мне чистое белье. Допустить серьезный промах было хуже некуда, но если бы к нему добавился еще и след от дерьма на трусах, то мне ничего бы не оставалось, кроме как взять измазанный кетчупом нож и заколоться, пока не поздно.

«Ты что там, торпеду запускаешь? – прокричал Уолт. – Шевелись, мы ждем».

Как правило, когда меня вынуждали соревноваться, я применял свою стратегию сдачи без боя. Любые попытки бороться означали бы, что ты претендуешь на победу, а это делало тебя еще уязвимей. Человек, который хотел выиграть, но в итоге проиграл, – неудачник, но в то же время человек, которому наплевать на победу, – просто чудак. И я научился уживаться с этим титулом. Тем не менее в данной ситуации сдаться было невозможно. Я должен был выиграть в игре, о которой ничего не знал и которая казалась безнадежной, пока я не понял, что мы все в одинаковом положении. Даже Скотт не имел ни малейшего представления о том, что он делал, и я осознал, что, притворившись знающим толк в картах, я мог обернуть дело в свою пользу.

– Джокер и королева гораздо сильнее, чем четверка и пятерка пик, – сказал я, убеждая Брэда Клэнси в своем выигрыше.