Николай Шипилов - Псаломщик

Он сделал паузу, и все услышали отзыв ворон: «Карк! Карк!» – и увидели черную, похожую с земли на клубок гнуса, тучу ворон в равнодушном, низком, как банный потолок, провисшем и худом небе.

Пресс-секретарь помахал мирянам рукой, намекая на внимание к своей особе. |

– Счас нас обсерут с головы до пяток! – тревожно, громко и просто, перекрывая разбойничий грай, вознесся чей-то предостерегающий глас.

Пресс-секретарь снял шляпу и сказал в «матюгальник»:

– Никто из нас не собирается гадить вам, граждане! – Наверное, он имел в виду толстые зады плохих депутатов Краевой думы и не менее толстые морды своих нанимателей. – Дело в том, что официально закрыть населенный пункт им, паразитам, очень сложно. Такое решение должно приниматься на уровне госуда-а-арственной власти, а стало быть, государство должно – что? – гаранти-и-и-и-ировать права переселения. И, само собой, финанси-и-и-ровать переезд на новое место жительства!..

Это мотовило словесной соломы, наверное, не задавалось вопросами: а куда их переселять? Кому они нужны? Где их ждут на земле, которую они мнили своей?

Он пилил бабки. А бабки – они ведь разные бывают по русским деревням.

Он натужился и продолжил:

– В конце минувшего одна… две тысячи третьего года депутаты Краевой думы приняли решение заложить в бюджет полтора миллиона рублей для переселения жителей из вашей захурыженной деревни Кронштадтский Сон. А требуется их, граждане, четыре с половиной миллиона! А на содержание вашей захолустной лежки требуется восемь миллионов рублей в год, господа! Из чего складывается эта сумма? А вот из чего: необходимо дизельное топливо – раз, надо поддерживать школу – два, фельдшерский пункт – три, решать транспортные вопросы – четыре! А в школе вашей деревни Кронштадтский Сон всего-то семь учеников. И сама школа, граждане, практически, мешком накрылась. Выгодней вас переселить, так получается! И вот прохвост-губернатор заявил, что областная администрация готова вплотную заняться этой проблемой, что намерена в первом квартале разработать соответствующую программу. В Сердобайском, например, после закрытия шахты и переселения шахтеров остались бюджетники, не «вошедшие» якобы в программу переселения. У вас, славных земляков Чим… простите, Георгия Ивановича, иная ситуация. Здесь, граждане, не было официального переселения, но после того как закрылись хлебозаготовительные предприятия, народ потихоньку начал бежать. Кто мог, тот сбежал. Остальные – перешли на натуральное хозяйство…

И тут в натуральном хозяйстве грянул первый натуральный выстрел.

Преданный пресс-секретарь сильно, как распутный Кирибеевич купца Калашникова, толкнул Чимбу в грудь. Он сбил его с ног в жидкую грязь, а сам завизжал и – рухнул на авторитета сверху. Чимба расценил самоотверженность писаки как попытку покушения на свою особу. Он без раздумий застрелил его – того, кто сверху. Сам укрылся телом, как мешком, и продолжал беспорядочную пальбу до тех пор, пока не опустошил полторы обоймы. Так получилось: пейзане залегли, не боясь родной грязюки, а свои братки – те не захотели пачкать «прикида». Кто-то из них в суматохе пустил шефу в лоб шальную ли, заказную ли серую пчелку. Теперь двоим из приезжих нужны погребальные «прикиды». Атаман Чимба – сам-третей, если по-семейному.

Я вспомнил эту мразь – Чимбу, когда меня вызвал к трупу покойного «людоеда» старший лейтенант милиции Слава Рыбин.

Славу я знал лет пятнадцать, еще до той поры, когда он слезно напросился на срочную в армию. Его не брали потому, что он считался «умственно отсталым», учился в спецшколе. После пэтэу он, детдомовский сирота, мирно труждался на обувной фабрике. Умственная отсталость его никак особо не проявлялась, разве в том, что все в жизни ему нравилось. А так у полноценных юношей не бывает. Это ненормально. Ему нравилось после смены принять душ и, неспешно съедая ровно три порции мороженого, пешим ходом пройтись от проходной фабрики до проходной общежития. Ровня водку изводила, водка – ровню, ровня детские пинетки с фабрики выносила, а счастливый Слава ел эскимо на палочке. Там, в общежитии, под койко-мес-том стоял как знак самостоятельности настоящий чемодан. В чемодане как знак зажиточности таился настоящий взрослый фотоаппарат «Зенит». Счастливый Слава снимал девчонок-обувщиц и совсем не в том смысле, который вкладывается в слово «снимать» в наши безблагодатные, окаянные дни. Он обязательно дарил девицам мутные, худо закрепленные фотографии. Фиксированного заработка не всегда хватало на фиксаж, но половодье счастья казалось Славе вечным. Второе, что нравилось ему не меньше, чем столовские котлеты с макаронами, – это милицейская форма. Теплыми вечерами лета он с простецкой улыбкой топтался у дверей девичьих комнат в новенькой милицейской фуражке и с фотокамерой на ремешке через плечо. На зиму он околпачивался казенной шапкой того же рода войск. Зимой он часто приходил ко мне услужить по части походов по магазинам, а потом садился читать толковые словари.

Сына полка нигде не гнали. Он завел дружбу с райотделовскими «трудниками». Более того, сам капитан Клячин, народный поэт милиции, обещал:

– Сходишь в армию, паря, – будет, понимаете ли, семь на восемь харя, а когда станет харя семь на восемь, тогда и к нам, понимаете ли, милости просим!..

И все. И счастья юниору было не занимать.

Он сходил в армию по большому счету – на севера. Дедовщина? Так у детдомовского мэна – вся жизнь измена. И ухорезовская дедовщина ему – обычный пляжный режим: ударили – лежим. Еще раза дали – мы еще удале. Славу били крепко, так, что к лицу семь на восемь, словно сапожными гвоздичками, приколотили ему лютую ухмылку. С ней он и жил, готовился в академию. Иногда разыскивал меня, приходил поговорить о каверзах службы милицейского человека и почитать толковые словари. А бывшая жена ему – чай, кофе, хорошие манеры. Пигмалионила от всей своей души, а потом говорит, в таком барственном расположении:

– Хорошо! Раньше баре арапчат заводили, и мы своего дурачка завели! А вот машину купить не можем.

То есть иносказание. Намек на наши со Славой способности. Я говорю:

– Прочти любую хорошую сказку: дураками Русь сильна! И я делаю ставку на сильных!

Она уже невесть где, а Слава – вот он. Намедни он и позвонил мне:

– Чо, командир, говоришь, «мрет народ – вороне радость»?..

– Радость, радость… Что дальше-то, господин офицер?

– Чо?

– Радость, говорю! «Чо»! Дальше чо?

– А-а! Так тут такое дело, Петр Николаевич: великая тут в тебе есть нужда, римским папам легче дозвониться!..

И он стал рассказывать:

– Гы-гы-гы… Тут интересный, Петр Николаевич, случай с выносом тела Гоши Чимбы! Это авторитет такой. Я сейчас звоню по мобильнику, но стою одной ногой в могиле с боевой гранатой на шее… гы-гы-гы… Короче, поехал этот Гоша Чимба с бригадой воров в Кронштадтский Сон, агитировать! Да, понял? Там его быки стали выводить с митинга глухую бабку Нюсю Вертинскую! Понял? А она оглохла еще в середине девятнадцатого века во время расстрела на Ленских приисках! Гы-гы-гы! Они ей дали денег: иди, дескать, хлам, на печку! Сечешь масть? А она – ухом-то не ведет. Быки – они же веселые, ну и стволом-то давай ей в былую грудь-то тыкать! Тут ка-а-ак вороны налетели – в полнеба! Налетели в полнеба-то и давай ор-р-рать! Быки едальники распахнули – в небо смотрят: к чему атас? А бабка Нюся, Царствие ей Небесное, – бывшая красная партизанка! Гы-гы-гы! Хлесь! – батожком по стволу. А ствол-то, Петр Николаевич, не на предохранителе! Патрон досланный! В итоге: бац! – выстрел! Бабка с ног – и дух с нее вонь! Пошла тут канонада, ёпарэсэтэ-э-э, гы-гы-гы! В сумме, Петр Николаевич, четыре покойника: старушка, Чимба, один бык и один пресс-атташе! Мы с судмедэкспертом Вадиком и этим трупом Чимбой находимся в деревенском погребе – кругом лед, как на глобусе Антарктиды! Мы – заложники, три дни мать-то! Гы-гы-гы… Гы-гы… Братки говорят: надо авторитета отпеть! Легко сказать, да, Петр Николаевич? А поп-то священник – на два района! Наведет, говорят, за ним хвост потянется! А приезжай, мой ты дорогой профессор, продуди ты над ним псялтырю, Петр ты Николаевич! Да объясни ж ты им, как надо трупы перед десантом в рай закумуфлировать! Не приедешь – убьют ведь сперва меня, потом и тебя самого достанут, нехристи эти! Гы-гы-гы!