Александр Торин - Времена не выбирают

— Не, мужики, — голос Николая Васильевича возвращает меня в призрачное настоящее. — Сегодня хреново у нас клевало. Хотя, рыба есть. Есть рыбка, вон как она на закате хвостами играет. Иной раз подумаешь, что белуга. Как ухнет, зараза, сердце обрывается.

— Какая тут белуга, Николай Васильевич. Тут даже подлещика не дождёшься.

— Не веришь. А ты послушай. Случай у меня был, я ещё дитем неразумным с батей на колёсном пароходе по Волге плавал. И вот, я на корму вышел. Тогда только Калязин затопили, колокольня из воды торчит. А водичка прозрачная, поля там, деревни. Избушки, стоят, клянусь, видно их тогда было. Но главное не это — в глубине такие звери играют, куда там вашим китам. Огромные, почти что с пароход. Хвостами так и виляют: налево, направо. Жуть меня взяла.

— Ну ты и скажешь, Николай Васильевич. С пароход. Будет заливать-то.

— Да не вру я. Так и не знаю, кто это там плавал. Ну, да ладно. Дело в том, что в прошлом году знакомый мой стерлядку около Тарусы вытащил. Царскую рыбу… Водится она здесь, только наживку не берет почему-то. Отъелась… И ты заметил, только она хвостом бить начинает, как этот катер, мать твою… Речной трамвайчик, так нет, выпендрелись, сделали на воздушной подушке. С авиационными моторами… Ты запивай, запивай.

— Мели здесь, плёсы. Иначе, как на воздушной подушке, и не пройдёшь…

Костёр догорает, остаются лишь угольки, красные, таинственные, отбрасывающие странные тени на алюминиевых чашках, котелке с картошкой и пустых банках китайской тушёнки «Великая Стена».

— Ну, будет, — у Николая Васильевича «Спидола» с архаичными жёлтыми пластмассовыми лучиками и чёрными, ребристыми колёсиками настройки. — Новости послушаем. Может, пока мы тут плаваем, война уже началась.

— По сообщению информационного агентства ТАСС, успешно завершена стыковка космических кораблей «Аполлон» и «Союз». Советские и Американские астронавты, несмотря на принципиальное различие мировоззрений…

— Нет, ну надо же! Да что они так скромно. Они все-таки состыковались! Что вы сидите? Что вы пьёте всякую дрянь! Они живы! Вы слышите, они живы! — Миша завёлся. — Они состыковались! Там, на орбите, я уверен был, что они погибнут. В тысячах километров друг от друга…

— Он чего, больной, этот ханурик, или принял лишнего? — Серёга из Воркуты чиркнул спичкой, и его лицо с недавно отпущенной бородкой, на секунду высветилось в темноте. — С вами, столичными, никогда не знаешь, чего ждать. Я такого гуся однажды встретил, по распределению к нам на шахту направили.

— Чудо. Это чудо, и это вселяет надежду… Представить себе невозможно, с допотопными средствами навигации, архаичными датчиками, и все-таки удалось найти друг друга в этой бесконечности. Состыковаться, да нет же, это удивительно!

— Ты, Миша, помолчи лучше. Не мешай слушать, — начал заводиться Николай Васильевич. — Все-таки историческое событие.

— Космос, вакуум, он пахнет. Тлением, невесомостью, пластмассой, температурой, я не знаю, что именно, но на орбите воняет жжённой резиной. Нет, скорее, испаряющейся. И страшно за всех нас. — Миша заплакал.

— Ё-моё, — скривился Серёга. — только психического нам не хватало.

— Ну, будет, мужики, ещё по одной, и спать — командует Николай Васильевич. — За успехи отечественной космонавтики. Пахнет ему, понимаешь… Космонавт… Я настоящих космонавтов видел, к вашему сведению. Вот пошёл бы в наш цех, понюхал бы, чем жизнь пахнет.

Двадцать четыре года спустя я жил в Америке и обедал за одним столиком с долговязым американцем лет тридцати пяти. Стив всего месяца три, как вернулся с орбиты — чинил космический телескоп. Рядом с астронавтом вдумчиво разжёвывала кекс его гордая мама. Нет, я никогда не был близок к космонавтике, за одним столиком мы оказались случайно. Мой знакомый увидел другого своего знакомого, с которым когда-то вместе работал, астронавт жил в соседнем городке, учился с ним в школе, и так далее. Разговор, как и ожидалось, вскоре перешёл на космические темы.

— Нет, я конечно же, боюсь, — признался астронавт. Все-таки, вероятность погибнуть около пяти процентов, и никуда от этих мыслей не деться. Особенно, во время взлёта. Но самое страшное, даже неожиданное — это то, что космос пахнет. Невесомость и вакуум пахнут жжёной резиной. Синтетической пластмассой. Что-то там испаряется в этих космических лучах.

Было жарко, но ледяные иголочки медленно опускались по спине. Откуда, каким дьявольским образом Миша мог про это узнать?

— Попробуй вот это пирожное, Стив. — Скрипучим голосом произнесла мама астронавта. — С твоим любимым шоколадным кремом.

Когда нас распределяли по лодкам, ребят покрепче разбросали для укрепления слабых экипажей. Леху определили к двум бабам более чем среднего возраста, а мной доукомплектовали жизнерадостную тётку в физкультурных штанах с красными лампасами, из безнадёжной провинции.

— Саша, я из Москвы, студент, — представился я.

— Нина Петровна, — энергично взвизгнула тётка. — Учительница я, деток физкультуре обучаю. А вот в Москве не бывала ещё. Надо проведать, столица все-таки… Я, так, Саша, понимаю, что мы с тобой будем гребцы, — шепнула мне на ухо Нина Петровна. — А вот от этого ханурика толку мало выйдет.

От учительницы физкультуры пахло чесноком, разрушающимися зубами и здоровым спортивным потом.

Третьим членом экипажа был странного вида парень. Мише можно было дать лет двадцать восемь — тридцать. Он был ужасно, патологически худ, кожа его, белая с жёлто-синеватым оттенком, как у бройлерного цыплёнка, лицо с веснушками, глаза, изолированные от окружающего мира очками с толстыми линзами, все это вызывало жалость и почему-то брезгливость.

— Мм-миша, — я понял, почему Нина Петровна прозвала его хануриком. — Миша заикался, шмыгал носом, и пару раз дёрнул шеей. Глаза косили, на щеках его завивались колечками странные бакенбарды, переходившие в белесый пух на щеках.

— Саша, студент.

— Я тоже вечный студ..дент. Считайте, что я в самовольной ака… Ака… Акаддд…

— Академке?

— Вся наша жизнь — это акад..демический отпуск от самих себя…

Миша застревал на согласных.

— Ничего не понял, — смутился я. — Ты о чем, Миша?

— Потому что, от себя не уйти.

— Ааа, — глубокомысленно промычал я. — Ну да, в каком-то смысле…

— Вот я смотрю на нас, и понимаю: все — хорошо забытое старое. Мы бессмысленно копошимся, голоса наши затухают, река течёт, и нет ничего нового под солнцем.

Заикание внезапно исчезло, будто его и не было никогда.

— Так, Эклезиаста я ещё в раннем детстве читал, — отпарировал я. — Нас этим не проймёшь. Предлагаю завязывать с мрачными мыслями, зачерпывать воду вёслами и плыть против течения.