Елена Колина - Питерская принцесса

– В любом случае у него есть обязательства перед нами, – Аллочка смущенно поправилась, – то есть перед тобой и ребенком... а у тебя все права как у жены.

– Да уж, ты научишь, – неожиданно переменила фронт Зинаида Яковлевна, – ты у нас лучше всех знаешь, как за чужое бороться! Дедово наследство...

– Ах, Зина! – сморщился Владимир Борисович. – Я уйду, не могу это слушать! – Он был так полон щемящей, как порез, нежностью к Принцессе, к Юре с Аней, к тому, что жизнь прошла, а ведь они... ну как там – «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли», – что, казалось, и вовсе уже ничего не испытывал, кроме машинального желания остаться все же людьми... – Я не позволю!

Сергей Иванович Раевский умер в 1990 году, семидесяти восьми лет. Умер, как трогательно говорили на похоронах, «за письменным столом». Было это, конечно, поэтичным преувеличением, скончался он в собственной постели в присутствии Аллочки и двух врачей «скорой помощи», но работал действительно до последнего дня. Наследство члена-корреспондента Академии наук было такое – большая квартира, дача и деньги на сберкнижке. Все было поделено между Аллочкой и сыном. Деньги Аллочке, квартиру тоже Аллочке, дачу – пополам. С деньгами Сергея Ивановича, что лежали на книжке, случилось то же, что и со всеми деньгами на всех книжках, а свою половину дачи Аллочка быстро и глупо продала. Быстро – потому что не желала вступать в переговоры с Юрием Сергеевичем, глупо – потому что тайком, дешево. Дальше следовала постыдная часть Аллочкиной биографии, о которой она предпочитала не вспоминать. Деньги за дачу вложила через Бобину голову, и неудачно – в акции «МММ».

– В квартире Сергея Ивановича я была прописана, – оправдывалась Аллочка, жалобно дрожа губками, – а дача... а деньги... мне нехорошо, сердце...

Нина, словно паж стоящая у Наташиного изголовья с пузырьком валерьянки наготове, бросилась к Аллочке и сунула ей рюмку.

– В квартире Берты Семеновны, – жестко поправила Зина. – А деньги ты расфуфыкала. Чужие. Ты и Раевским про смерть Деда после похорон сообщила, боялась, что за наследством прилетят.

– Ах, ну какое там наследство! – понурилась Аллочка.

Богатство всегда обходило ее стороной! А теперь Боба их бросит, и что тогда? Уж она-то хорошо знает жизнь, детей-то любят, только пока они перед глазами... Боба будет давать на Соню все меньше и меньше, а Наташе и вовсе ждать нечего... Аллочка прикинула – жить она сможет в своей квартире, тем более что пару лет назад она умненько выпросила у Бобы «на маленький ремонтик»... Но НА ЧТО жить?! Не по бутикам бегать, а на что она будет элементарно питаться?!

– Я пойду к ним постучусь! – решилась Аллочка, глядя на дочь как человек, по своей воле идущий на амбразуры. – Просто пойду как ни в чем не бывало и позову их пить чай! Уедет, мрачно думала она. Кому, как не ей, знать, каково дочери с Бобой...

Наверху Боба с Машей старательно делали вид, что ссорятся. И обоим это было невыразимо приятно.

– А что же ты, Бобочка, не читаешь мне свои стихи? Или хотя бы Мандельштама, Ходасевича, Кузмина? — шипела Маша. — У тебя здесь нет ни одной книжки! Книгами торгуешь, а сам читать разучился?! Сейчас возьму и защипаю тебя!

– Где уж нам читать, новым русским! Мы все больше по платежкам... Пока платежка не придет, товар не отгрузим!

– Слушай, Боба, неужели ты правда сам за прилавком стоял?

– Купец Елисеев тоже начинал с того, что сам торговал. – Боба вспомнил, что когда-то, в своих ночных разговорах с Машей, он уже говорил ей это.

– Слушай, – оживилась Маша, – за три дня, что я здесь, я уже от нескольких человек слышала про Елисеева. Это что, модная фраза?

Боба подошел к окну.

– Смотри, снег все валит и валит...

– Ага, сейчас нас занесет, как у Агаты Кристи. А потом кто-нибудь кого-нибудь убьет... если выбирать, то лично я, пожалуй, прихлопнула бы Аллочку! Знаешь, у меня в сознании так странно устроилось: Дед с Бабушкой — это святое, а Дед вместе с Аллочкой просто перестал быть.

– Ты до сих пор на нее злишься? Что она с этого брака поимела? Наследство оказалось с гулькин х...

Мальчик Боба Любинский в пушистом шарфе, краснеющий, когда мальчишки ругались матом, казалось, никогда не существовал, и Боба давно уже использовал ненормативную лексику как привычно-обиходную, но сейчас он намеренно сказал небрежно так – с гулькин х...

Кто-то в нем при этом страшно испугался, а кто-то вздохнул по-детски радостно, будто впервые закурил при родителях, затянулся — с гордостью, что взрослый, выдохнул дым — с горечью, что взрослый.

– А на Деда вообще глупо сердиться. Мужчина не должен быть вдовцом.

– Это еще почему? – возмутилась Маша.

– А что созвучно слову «вдовец»?

Маша задумалась.

– П...ц, красавец, – выдал Боба. – Все ироничное, обидное. Значит, к вдовцу такое же отношение. Язык – это сконцентрированное сознание народа. Каково слово, таково и понятие народа о предмете, который это слово выражает.

– Слишком ты умный, Бобочка, – детским голоском пропела Маша.

– Хочешь сказать, для торговца? – не всерьез обиделся Боба. – Не стесняйся, мне родители каждую минуту демонстрируют, что я — новый русский, позор семьи. Гарик — гордость семьи, а я позор. А если серьезно, книги для меня уже так давно просто товар, что начинать нет смысла. Если я беру в руки Мандельштама, мне хочется немедленно посмотреть, сколько у нас этих книг по накладным.

– Да, вот возьму и пойду к ним, постучусь! – не сдавалась Аллочка.

– Я знала, что он с ней уедет! Я всю жизнь боялась, что она приедет и заберет его... – Наташа уставилась в пространство немигающим взглядом. – Сонечка, бедная моя девочка!

Соня выскользнула из-под Нининой руки. Происходящее – рыдающая мать с полотенцем на голове, сидящие вокруг нее родственники – казалось ей неприлично театральным. Как в «Санта-Барбаре»! Приезд очевидно важной для всех Маши, прилюдное выяснение отношений, слезы и обвинения – этого никогда не бывало в ее семье. Она рассматривала мать с удивлением, в котором проскальзывала некоторая брезгливость, будто под микроскопом изучала насекомое, – ножками шевелит, выпускает в знак протеста противную желтую жидкость.

Читать дальше