Дмитрий Вересов - Невский проспект

Дего внимательно посмотрел в лицо человеку, который намеревался заглянуть туда, куда смертным заглядывать было запрещено. Обыкновенный, в общем-то, человек, хотя так – обыкновенно – выглядели все великие святые и великие злодеи.

– Видите ли, время и история слишком тонкие материи, с ними нельзя обращаться, как с куском глины, из которого талантливый скульптор вылепит что угодно!

– Ну что вы, Бертран Бертранович, речь не идет о грубом вмешательстве и переделе истории. Мы все прекрасно понимаем, иначе бы и цели ставили совсем иные. Скажем, – Сонников доверительно наклонился к профессору, – взять и послать отряд революционных матросов в помощь Емельяну Пугачеву? А? – Он рассмеялся. – Представьте, какая вышла бы шутка! Или зарезать в колыбели Адольфа Гитлера?! Наши цели будут более скромны. Сродни сеансу спиритизма – только в рамках чистой науки. Всего лишь один-единственный выход за рамки нашего пространственно-временного континуума, если я правильно выразился. С целью наблюдения за развитием событий в ближайшем будущем. Что-то вроде ясновидения, если хотите!

– Знаете, наверное, эту песню Высоцкого, – спросил неожиданно Дего, – «но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали на кострах»? Что вы рассчитываете там увидеть?

– Вряд ли – торжество коммунизма в планетарном масштабе, – сказал Сонников. – Если вы об этом. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Но я надеюсь на лучшее! Как говорится, пока живу – надеюсь!

У Большого дома профессора ждала казенная черная «Волга».

– Спасибо, голубчик, я лучше пешком пройдусь, – сказал Дего водителю, уже распахнувшему перед ним дверцу.

Выйдя на Литейный, он бросил еще один взгляд на это здание, первые три этажа которого занимало МВД, а все остальное принадлежало Комитету государственной безопасности. «А ведь дом на Литейном и Дом Советов, построены по проекту одного и того же человека, Ноя Абрамовича Троцкого», – подумал старик.

Принципиальный, кстати, был человек. Просили ведь его – смените фамилию, товарищ Троцкий, и назовем улицу в Ленинграде в вашу честь. И назвали бы. Всего одну букву нужно было добавить – был бы Троицкий. Как мост, который теперь носит гордое имя Кирова. Но Ной Абрамович отказался. А вот Бертран Бертранович Дего такой принципиальностью не отличался. Выбила из него власть рабочих и крестьян всю принципиальность. Вспомнился еще старый стишок: «На улице Шпалерной стоит волшебный дом, сюда войдешь ты юным, а выйдешь стариком».

Слишком многим было в свое время суждено узнать, насколько этот стишок справедлив. Правда, времена изменились, но любовь к волшебству у товарищей большевиков, видимо, в крови. И кто знает, не кончится ли их новая задумка чем-то страшным, настолько страшным, что даже ужасы сталинского режима покажутся детским лепетом.

Хотелось верить в лучшее, да опыт, сын ошибок трудных, не давал. В самую пору в церковь идти – помолиться, чтобы все закончилось хорошо. Воспитан был Бертран Бертранович в материалистической стране, и профессия у него была сугубо научной, связанной именно с материей – никакой лирики. А в Бога верил. И помнил хорошо, что здесь, на Литейном, стоял аж до тридцать второго года храм Сергия Радонежского. Перекрестился по привычке – украдкой и зашагал к Невскому проспекту.

Оставшись в одиночестве, Степан Леонидович выкурил сигарету. Чересчур давить на Дего было нельзя – генерал ознакомился с его досье перед вызовом. Бертран Бертранович страдал целым набором старческих болезней, которые усугублялись явным нежеланием прославленного ученого обращать на них внимание. Пять лет тому назад, после первого сердечного приступа, Бертран Бертранович отправился в санаторий под Ленинградом, но сбежал оттуда на третьи сутки. С тех пор бог, в которого верил Дего, его миловал, однако перегибать палку – значило поставить под угрозу всю операцию. Но Большой дом был выбран для встречи не без умысла. Не в Смольный же было приглашать старика, а так хорошо получилось – с намеком! Сонников глубоко вздохнул. Он допускал, что Дего мудрее его, но пока такие, как он, мудрецы отсиживаются по углам, построенное и отвоеванное с такими усилиями советское общество может исчезнуть. И погубят его не иностранные державы, не ядерная война, а собственные политики. Генерал не слишком обольщался насчет потенциальных возможностей Политбюро, здоровье Андропова оставляло желать лучшего. А кто придет за ним?

Спустя сорок дней – на двадцать дней раньше назначенного срока – подвалы бывшего Дома Советов были готовы принять гостей. Для того чтобы не нарушать привычного ритма работы института и главное – не плодить слухов, решено было ограничиться помещениями, прилегавшими непосредственно к подвалам. На время эксперимента они оказались заняты спецами Министерства внутренних дел и Минобороны. Вопросов по этому поводу у хозяев здания не возникало – достаточно было одного звонка, чтобы посетители получили право распоряжаться нижними этажами по своему разумению. Дего лично прибыл в институт, чтобы руководить расконсервацией – последние сомнения были отброшены в сторону, и спустя всего три дня на стол Сонникова легло несколько объемистых папок.

– Сумасшедший дом! – Сонников растирал виски, снова и снова перечитывая многостраничный рапорт эмиссара номер один. Рапорт номера второго, столь же объемистый, лежал рядом, дожидаясь своей очереди. Но и того, с чем Сонников успел ознакомиться, хватило, чтобы привести его в состояние, близкое к шоку.

Генерал закрыл рапорт и подумал о том, что профессор Дего не ошибся, когда предсказывал грядущее вмешательство Политбюро в исторический процесс. Другого выхода не было. Сидеть и ждать перемен – смерти подобно!

– Нет! – решительно похлопал он по рапорту. – Никогда этому не бывать, мы сумеем за себя постоять!…

Несколько секунд мучительно вспоминал – откуда эта фраза? Потом бросил – главное не форма, а содержание. Подошел к окну и долго всматривался в утреннюю дымку, словно пытаясь разглядеть за ней очертания грядущего мира, в создании которого ему предстояло сыграть едва ли не решающую роль.

Еще через десять минут, не желая тратить времени даром, он попросил ординарца вызвать Дего, чтобы ознакомить с результатами, – все это время Сонников находился в Ленинграде, несмотря на то что долг и служба давно звали в столицу. Профессор прибыл незамедлительно, почувствовав, что худшие его предчувствия начинают сбываться. Результаты, полученные в ходе эксперимента, были ему неизвестны – Сонников стал первым, кто ознакомился с рапортами сотрудников, которые с момента возвращения находились во временном карантине. Карантин был условной мерой безопасности – причиной был не столько страх перед возможными инфекциями из будущего, сколько желание ограничить распространение нежелательных слухов. Люди проверенные, но генерал счел за лучшее подстраховаться.