Сол Беллоу - Хендерсон, король дождя

Но отец есть отец, и однажды я специально прикатил в Малибу, где он отдыхал, чтобы поговорить по душам.

— Мальчик мой, — сказал я ему, — я знаю, ты считаешь меня неспособным здраво рассуждать, приписывая эту способность исключительно матери, — но все-таки послушай. Прежде всего, на свете вообще немного нормальных людей. Далее — мы и сегодня все ещё рабы — не одного, так другого. Меня лично подчас заносит, но по большому счёту я — борец.

— За что ты борешься, папа?

— За что? Да, черт возьми, за правду! Против лжи. Но, главным образом, я борюсь с самим собой.

Вскоре после моего возвращения в Коннектикут Эдвард заявился к нам с девушкой откуда-то из Центральной Америки — смуглой индианкой с узким лицом и близко посаженными глазами.

— Папа, я влюблён и собираюсь жениться.

— В чем дело? Она залетела или что?

— Говорю тебе — я её люблю.

— Так я и поверил!

— Если тебя волнует происхождение, как насчёт Лили?

— Только попробуй сказать худое слово против мачехи! Лили — замечательная женщина. А кто такая эта индианка? Я проведу расследование.

— В таком случае я не понимаю, почему ты не разрешаешь Лили повесить свой портрет вместе с остальными. Оставь Марию Фелукку в покое. Я люблю её.

И это — мой сын, кровь от крови и плоть от плоти моей! Я был вне себя от возмущения, и в то же время меня распирала гордость. Черт с тобой, бери в жены дюжину марий фелукк из Гондураса и, если им от этого будет легче, пусть позируют для портретов. Свой — в форме Национальной гвардии — я убрал из галерии. Нечего нам с Лили там делать.

Но это не все, о чем я вспомнил, сидя рядом с Ромилайу в горах Африки.

Увы, меня посетило и воспоминание о том, как я опозорился с женой художника и кузиной дантиста, миссис Кларой Спор. В дни своей молодости, перед первой мировой, она славилась красотой — и к шестидесяти годам все ещё не оправилась от потрясения, вызванного её утратой. Одевалась, как молоденькая девушка — оборочки да цветочки. Утверждают — во всяком случае, сама Клара, — что в своё время она была ого-го в постели, хотя это и не типично для красавиц. Но время и природа сделали своё дело. Должен, однако, признать: даже на склоне лет её сексуальная притягательность все ещё была велика. Она красила волосы в цвет красного перца, а по лицу были рассыпаны такие же огненно-красные веснушки.

Однажды зимой мы с Кларой Спор случайно встретились на вокзале «Гранд Централ». Мне нужно было успеть к дантисту и учителю музыки, по фамилии Гапоньи; я так спешил, что за мной не поспевали ботинки и брюки. И вдруг увидел, как миссис Спор выходит из устричной. Её словно уносило в открытое море — утлое судёнышко без мачт, которому только крепость духа помогала держаться на плаву. Она просигналила, чтобы я остановился, и мы заскочили в вагон-ресторан выпить. Лили в это время позировала её муж4, так что Клара предложила:

— Почему бы тебе не заехать за женой?

На самом деле она хотела сказать:

— Мальчик, зачем тебе возвращаться в Коннектикут? Давай спрыгнем с поезда и ударимся во все тяжкие?

Поезд тронулся, и мы покатили вдоль Лонг Айленд Саунд. Клара пожирала меня глазами и рассказывала, рассказывала о том, как в молодости посетила Самоа и Тонгу и навсегда влюбилась в их пляжи, флотилии морских птиц на воде и диковинные цветы. Во мне взыграла буйная кровь Черчиллей; мысленно я уже барахтался на одном из тех пляжей. Когда поезд подошёл к станции, Клара плакала. Растроганный, я взял такси, и мы поехали к ним домой.

В прихожей я нагнулся, чтобы помочь Кларе снять галоши, но она взяла в ладони моё лицо и стала осыпать поцелуями. И я, старый дурак, вместо того, чтобы отстраниться, ответил ей тем же.

И все это видели Лили и Клаус Спор через открытую дверь студии.

— Что это вы вздумали целоваться? — пробормотала моя жена.

Спор не проронил ни звука: все, что делала Клара, воспринималось им как должное.

Вот вам история моих искусственных зубов, сделанных из какой-то акриловой смолы — подразумевалось, что они будут служить вечно. Но и они не вынесли моего неистовства. Кто-то — то ли Лили, то ли Фрэнсис, то ли Берта — говорил, будто я скриплю зубами во сне. Или я слишком жадно целовал жизнь?.. Охваченный дрожью, я вытащил изо рта отвалившиеся коренные зубы, прополоскал в виски и спрятал в карман: вдруг даже в этой забытой Богом глуши найдётся кто-нибудь, кто сумеет вставить их обратно?

Наконец наш охранник получил из темноты сигнал и велел нам подняться и войти в дом. Там нам предложили пару низких табуреток. На нас падал довольно яркий свет от факелов, которые держали две женщины с наголо обритыми головами. Обе растягивали в улыбке мясистые губы; я немного успокоился. Но тут из глубины дома появился мужчина, и облегчение словно корова языком слизнула. Он смотрел на меня так, как будто знал о моих подвигах у арневи.

Что это у него на голове, подумал я, — парик из пеньки? Или официальный головной убор, полагающийся при его должности? Мужчина занял место на гладкой скамейке между двумя горящими факелами. Передо мной положили на пол толстый том — как оказалось, атлас. Вооружившись зажигалкой и увеличительным стеклом, я попыхтел над картой Северной Америки и наконец ткнул пальцем в Данбери, штат Коннектикут.

— Где король? — обратился я к своему спутнику. — Передай, что я хочу видеть его величество.

— Нет-нет, — заволновался Ромилайу, — нельзя. Это полиция.

Вот уж не ожидал, что в африканских горах мне учинят настоящий допрос с пристрастием, в частности о цели моего путешествия. После этого нас с Ромилайу оставили одних — без охраны, но и не позаботившись о том, чтобы нас накормить. Ни тебе мяса, ни молока, ни фруктов. Странное гостеприимство! К этому времени уже совсем стемнело, и городок погрузился в сон. Я попросил Ромилайу раздобыть щепок и сухой травы и развёл у двери огонь, чтобы сварить в котелке куриный суп с лапшой из концентратов. Подкрепившись, Ромилайу, как всегда, приступил к вечерней молитве. Ветер вырвал из костра большую огненную щепку, и я заметил лежащего у стены человека с тёмной кожей.

— Ромилайу!

Он оборвал молитву.

— В хижине кто-то есть. Кажется, он спит.

Я повернул колёсико зажигалки и высек огонь.

— Ну что, Ромилайу? Он действительно спит?

— Нет, сэр. Он мёртв.

Я и сам понял, только не хотел признаваться.

— Нам подложили труп. С какой целью?

— У-у-у! — завыл мой проводник. — У-у-у, сэр!

— Держи себя в руках, Ромилайу.

Но я и сам был вне себя от ужаса. Не то чтобы я впервые видел труп. Но какой в этом смысл? И почему в последнее время судьба то и дело подбрасывает мне мёртвые тела — начиная с безобидной старушки, которая не вынесла моей агрессии? А теперь — этот темнокожий дикарь, валяющийся среди мусора.