Сол Беллоу - Хендерсон, король дождя

— За женщин нужно платить, — заключил Ромилайу.

— Знаю, дружище.

— Иначе они не смогут себя уважать, сэр.

Меня так и подмывало рассказать о своём богатстве, но я смекнул, что дело не в деньгах.

— Это очень великодушно с её стороны. Она сложена, как гора Эверест, однако на редкость деликатна. Передай леди мою признательность и скажи, чтобы шла домой. Интересно, который час? Черт возьми, если я не высплюсь, то не смогу завтра заняться лягушками.

Но африканец объяснил: принесённые ею богатства находятся снаружи и Мталба хочет, чтобы я взглянул на них. Мы вышли из хижины. Красавица явилась со свитой; эти люди приветствовали меня так, словно я уже был женихом. По случаю позднего времени они выражали свой восторг не особенно бурно. Дары были сложены на большую подстилку. Чего только там не было: одежда, украшения, бубны и красители. Мталба сделала устную инвентаризационную опись, а Ромилайу перевёл.

— Она такая важная персона, — удивился я, — и человек большой души. Неужели у неё ещё нет мужа?

Вопрос был риторический: ведь в качестве женщины Битта Мталба может сколько угодно выходить замуж. И не имеет смысла ссылаться на то, что я женат. Лили на это не посмотрела — что уж говорить о Мталбе?

Чтобы продемонстрировать пышность своего приданого, сестра королевы принялась, как манекенщица, напяливать на себя один предмет одежды за другим под аккомпанемент мелодии, извлекаемой одним участником её эскорта из костяного ксилофона. Она то прохаживалась, то покачивалась из стороны в сторону.

— Передай ей, Ромилайу, — попросил я, — что она — чертовски привлекательная женщина с внушительным приданым. Беда, однако, в том, что я ещё не закончил с лягушками. Завтра у меня с ними решающее рандеву, и я не могу полностью посвятить себя никакому другому делу, пока не закрою этот вопрос раз и навсегда.

Я думал, это на неё подействует, но она продолжала пританцовывать, покачивая пышными бёдрами и время от времени бросая на меня жгучие взгляды. Тогда я понял, что это — род шаманства, романтический ритуал, призванный дать мне силу для выполнения практического задания по уничтожению лягушек. Меня вновь пронзило ощущение старины и первозданности. Я вообще — большущий поклонник красоты и верю в неё, как ни во что другое, но почему-то вечно прохожу мимо либо вступаю с ней в недолговечные отношения. А эти люди, казалось, располагали неисчерпаемым запасом красоты и поэзии. Я подумал: после акции по уничтожению лягушек арневи откроют мне свои сердца. Я уже заслужил дружбу Итело, королева, вроде бы, тоже благоволила ко мне, Мталба собиралась за меня замуж — оставалось только доказать (и такая возможность мне представилась), что я достоин этих милостей.

После того, как Мталба в последний раз, со счастливым обожанием во взоре, лизнула мою руку, я поспешил сказать:

— Благодарю вас, и спокойной ночи. Доброй ночи вам всем.

— Ахо! — выдохнули они хором.

— Ахо, ахо! Грун ту молани.

— Ту молани.

Сердце моё полнилось счастьем, а когда гости ушли, я, вместо того, чтобы постараться заснуть, испытал страх: вдруг, стоит мне сомкнуть ресницы, очарование исчезнет? Ромилайу ещё раз помолился и лёг, а я ещё долго лежал без сна, в приподнятом настроении.

Оно не покинуло меня и утром, и я сказал себе: это будет величайший день в моей жизни. Я почему-то был убеждён (я и сейчас убеждён), что события минувшей ночи должны были послужить знамением, своего рода сигналом к выходу из тупика. Даже Виллатале не дала мне подобного ощущения. Я стал другим человеком — или думал, что стал. С этим ощущением не могло сравниться даже созерцание осьминога в Баньоле. Та тварь, уставившись на меня из-за стекла. безмолвно говорила о смерти, рождая ощущение безысходности. Тогда как события минувшей ночи вселили в меня уверенность в себе, и я с новой энергией и душевным подъёмом приступил к изготовлению бомбы.

Через некоторое время я смог торжественно сообщить Ромилайу:

— Готово!

Я твёрдо решил, что не позволю ему испортить мне настроение своим кислым видом.

— Оставь сомнения, Ромилайу. Вот увидишь: эта штука отлично сработает.

— Да, сэр.

— Я не хочу, чтобы ты считал меня растяпой, не способным создать что— то путное.

— Конечно, сэр.

— Каждый человек интуитивно знает ту предельную глубину, которую он способен постичь. Так вот — я ещё не достиг этой глубины.

— Да, сэр.

— Ха! Жизнь думает, что уже вычислила меня «от и до» и занесла в соответствующую графу своих скрижалей. «Хендерсон — тип такой-то» — как бескрылая гагарка или утконос. Но её ждёт большой сюрприз, ибо я — Человек! А человек не раз проскальзывал у неё между пальцами, когда жизнь уже думала, что связала его по рукам и по ногам.

Зная о предстоящем знаменательном событии, к моей хижине сошлись почти все жители деревни. Одни болтали, другие хлопали в ладоши, третьи пели песни. Под утро вновь заявилась Мталба в прозрачных лиловых шароварах и вуальке, на арабский манер закрывавшей нижнюю половину лица. Она и её свита старались подбодрить меня песнями и плясками. Потом она ушла, однако вскоре вернулась, переодевшись во что-то красное из грубого сукна. Она вдела в уши медные кольца, а на шею надела такой же медный воротник. Свита облачилась в пёстрые лохмотья. Некоторые привели с собой коров на цветных поводках. Время от времени человек подходил к животному, целовал и справлялся о его здоровье — ни дать ни взять близкие родственники. Девушки несли на руках или на плечах своих любимых кур. Духота стояла ужасная.

— А вот и Итело, — заметил я.

У принца тоже был насторожённый вид.

— Миста Хендерсон, сэр… — начал он, с трудом подбирая слова. Я счёл своим долгом ободрить его.

— Я понимаю, принц, сложность и деликатность ситуации. Могу сказать одно: я люблю ваш народ и хочу на деле доказать ему свою любовь. Раз уж я явился сюда из внешнего мира, мне и расхлёбывать заварившуюся у вас кашу. Ну, а теперь — в дорогу!

Мы все под палящим солнцем двинулись к цистерне; я возглавлял торжественное шествие. На мне был тропический шлем; один башмак то и дело норовил свалиться с ноги, так как из шнурка я изготовил фитиль. Время от времени я хлопал себя по карману шорт, проверяя, на месте ли австрийская зажигалка. Бомбу в алюминиевом корпусе я держал высоко над головой, как статуя Свободы — факел в Нью-Йоркской гавани.

Немного не доходя до искусственного водоёма, все остановились; я один приблизился к краю цистерны, где росла трава. Ромилайу — и тот не последовал за мной. Что ж, это в порядке вещей. В критическую минуту человек всегда остаётся один, а для меня одиночество давно уже стало нормой.

С бомбой в левой руке и зажигалкой в правой, я заглянул в воду. Там в родной стихии блаженствовали лягушки, от головастиков до взрослых особей, а я, Хендерсон, возвышался над ними наподобие вековой сосны с крепкими корнями… но довольно обо мне. Я возвышался над лягушками, как олицетворение их судьбы, а они ни о чем и не подозревали. На меня нахлынуло знакомое чувство тревоги. В глазах зарябило; в горле пересохло; на шее вздулись жилы. Ропот жителей деревни доносился до меня словно издалека — как до утопающего голоса купальщиков. Ближе всех ко мне стояла темнокожая Мталба в красном одеянии — очень похоже на мак. Я сдул с фитиля пылинки и повернул колёсико. Потом запалил фитиль бомбы — мой бывший шнурок. От него тотчас отвалился металлический наконечник. Искра по фитилю побежала к деревянной части корпуса, в которой я заранее просверлил дырочку. Теперь оставалось только сжимать эту штуку в руке и ждать, когда искра заберётся внутрь. Я призвал на помощь всю свою интуицию, плюс удачу, а так как в этот миг мне не хотелось ни на что смотреть, я зажмурился. Изнутри послышалось шипение. В последний момент я закрыл дырку заранее приготовленной затычкой и швырнул бомбу. Она ударилась о тростниковый навес, перевернулась в воздухе и шлёпнулась в жёлтую воду. Вода сомкнулась над ней, но уже в следующую секунду вздулась, пошла кругами, и я понял, что бомба сработала. Будь я проклят, если моя душа не вспенилась и не заходила ходуном, как эта вода. Ещё мгновение — и ввысь взметнулся фонтан из воды и лягушек. «Аллилуйя! — мысленно вскричал я. — Хендерсон, старая скотина, на этот раз у тебя получилось!» Зрелище было грандиозное — не Хиросима, но что-то вроде того. Я повернулся и крикнул: