Владимир Лобас - Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста

Каждую пятницу ровно в десять утра я входил в специальное помещение, задрапированное от пола до потолка поглощавшими отражения звука складками ткани, закрывал за собой тяжелую звуконепроницаемую дверь, садился лицом к стеклянной, во всю стену, тоже звуконепроницаемой перегородке и ждал, когда над моей головой вспыхнет красная сигнальная лампочка. Когда она загоралась, это означало, что микрофон – включен!..

Одновременно высокий седой человек за стеклянной перегородкой кивал мне головой, я отвечал ему кивком, и тогда он нажимал на кнопку, пуская записанную на пленку звуковую заставку:

– Говорит «РАДИО СВОБОДА». Сейчас вы услышите еженедельное обозрение нашего комментатора Владимира Лобаса…

Владимир Лобас – это мой литературный псевдоним, это я.

Чтобы помешать людям слушать нас там, в России, советские города окружались сетями сверхмощных радиостанций особого назначения, которые никогда нс передавали ни последних известий, ни прогнозов погоды, ни футбольных репортажей, а лишь непрерывно, двадцать четыре часа в сутки транслировали вой высокочастотных генераторов: «джаз КГБ». Это была война: за умы, за людские души, которая превращалась в эфире в войну западных передатчиков и советских глушилок.

Если бы всего лишь года три-четыре назад меня, нагловатого тридцатипятилетнего киношника, чье имя время от времени мелькало в газетах, спросили бы: что конкретно толкает тебя бросить благополучную жизнь и все связанные с ней, может, и не очень значительные, но такие приятные привилегии: смотреть западные, не доступные для «простых смертных» фильмы, ездить в не доступную для прочих заграницу, регулярно получать зарплату, появляясь на работе лишь иногда, уютную квартиру, купленную по льготной цене в писательском кооперативе – за тысячу двести рублей (за тысячу долларов!); оторвать от сердца могилы матери и вырастившей меня няньки: родных, друзей, отца – я ответил бы: вот эта красная лампочка, эта радиостанция , которая, я знал, где-то там, в далекой Америке, есть.

В этом странном, наверное, для западного человека побуждении не было, между тем, ничего личного, присущего именно мне. Миллионы других людей: умных и глупых, неудачников и баловней судьбы, копошившихся вместе со мной в той, советской жизни, тосковали и тоскуют о том, чтобы любой ценой, любым путем – используя туристскую путевку, гастроль, спортивные соревнования, израильскую визу, а то и ночью, под пулями, под колючей проволокой, в резиновой лодке, с аквалангом, совершенно не задумываясь о том, что ждет впереди – лишь бы оттуда вырваться!.. Вот и меня постоянно, годами жгла мысль, что когда-нибудь я окажусь перед этим микрофоном и получу возможность говорить правду людям, поколениям которых ежедневно вдалбливалась в головы злокачественная ложь. И потому я не задумывался над тем, сколько денег мне будут платить и выгадаю я или прогадаю, «изменив судьбу».

Денег же, которые я зарабатывал на радиостанции, нам вполне хватало. Мы с женой ни в чем себе не отказывали; сын учился в прекрасной частной школе, за которую мы не платили ни копейки; потом он поступил в колледж, и, хотя у меня не было ни знакомств, ни связей, сын не только учился бесплатно, но еще получал в колледже деньги на учебники и прочие расходы.

Мой отец, которому я подробно писал о нашей жизни в Америке, с некоторыми затруднениями, но все-таки переводил мои письма на советский образ мышления. Так, например, он не удивлялся, что студенту платят стипендию. Однако, когда я написал ему, что мать моей жены, которая эмигрировала вместе с нами, получает пенсию и снимает отдельную квартиру, папа рассердился и в ответном письме прикрикнул на меня из-за океана: дескать, ври, да не завирайся! Как могла твоя теща получить в Америке пенсию, если не работала там ни единого часу?! Впрочем, я и сам иной раз задумывался: в самом деле, а как это так?..

Но однажды к нам в дверь постучалась совсем другая Америка: у меня заболел зуб.

И опять через весь Нью-Йорк в метро, а потом на автобусе я отправился на пятачок, где среди сверкания прожекторных ламп и шкафов с инструментами царил дантист, который с акцентом, с трудом, но еще говорил по-русски. Услышав мою безупречно чистую речь, он попросил меня заплатить вперед за осмотр и рентген, а затем вынес приговор: удалить восемь зубов и поставить два моста .

– А почему это, если болит один зуб, – вскинулся я, – нужно удалять восемь?!

– Потому что они мертвы, – скорбно сказал дантист.

– Но у меня никогда не болели зубы…

– Это беда всех эмигрантов. Перемена образа жизни, пищи, воды – стресс…

Научная дискуссия кончилась.

– А сколько все это будет стоить?

Щелкнул выключатель, и яркий свет, бивший мне в лицо, погас.

– Четыре тысячи восемьсот пятьдесят долларов, – отчеканил дантист, и в глазах у меня потемнело. Я как-то, знаете, не привык еще оперировать – тысячами. Ни в один из месяцев, что я прожил в эмиграции, мой заработок не поднимался до суммы в тысячу долларов.

– Доктор, вас устроит, если я внесу, скажем, пятьсот долларов, а остаток буду выплачивать сотни по три в месяц?

Дантист обиделся:

– Разве я требую у вас всю сумму сразу? Разумеется, я могу подождать: месяц, два. Но я не могу ждать год !

По дороге домой на углу Кони-Айленд и Брайтон-Бич авеню под цветастым зонтом, водруженным на новенькую тележку, я увидел будущего миллионера. Он торговал сосисками.

– Ну, как делишки? – спросил я.

– Хорошо, – сказал Миша и добавил: – стыд, Володя, я потерял в Америке уже на другой день! (В Союзе он как-никак числился инженером).

Миша угостил меня горячей сосиской, открыл баночку кокаколы и вдруг спросил:

– Хочешь начать со мной бизнес?

– Смотря какой, – солидно ответил я.

Миша глядел на меня в упор, и я понял, что сейчас он скажет что-то ужасное… Но Миша сопел и молчал. Он запустил руку глубоко в карман своих широченных, советского производства штанов, долго шарил там (видимо, колебался: открываться ли?) и, наконец, решившись, шваркнул о никелированный прилавок тележки желтым, размером с долларовую монетку, кругляшом. На лицевой стороне его я увидел рельефно отчеканенную голову статуи Свободы:

– Володя, мы будем штамповать эту б…!

Он побледнел: в глазах полыхало безумство:

– Это чистое золото!

– Миша, – с тоской сказал я. – Ну, подумай сам: зачем я тебе нужен? В золоте я ничего не смыслю, денег у меня нет.

– Я знаю, знаю, – зашептал Миша. – Но, Володя, у тебя есть – язык!

– Какой «язык»? Я же говорю по-английски в сто раз хуже, чем ты на идиш.

– При чем тут «ты – хуже, я – лучше»? – Миша нервничал и сердился: – Неужели у тебя совсем нет этой жилки? Ты же даже меня не выслушал!