Кэндес Бушнелл - Четыре Блондинки

– То самое и значит, – не уступаю я, – ты понял?

– Нет, – говорит он, – я не понял. И я не понимаю тебя.

Остаток пути мы проезжаем молча.

На вилле принцесса Урсула приветствует нас у бассейна; на ней купальник и саронг, обмотанный вокруг талии (ей пятьдесят пять, но она все еще думает, что у нее превосходная фигура, и не упускает случая ее продемонстрировать). Слегка поигрывая одновременно французским и английским акцентом, она небрежно замечает, что дорогая Лил Бит на самом деле в Порто-Эрколе – проводит две недели на собственной вилле, и что она – ха-ха! – приедет на ленч, и разве это не «прекрасный сюрприз»?

Хьюберт смотрит на меня, но мне каким-то чудом удается скрыть свои чувства (так скрывает их пленник во вражеском лагере), и он берет меня за руку, говоря:

– Это здорово. Мы с Сесилией только что говорили о том, будет здесь Лил Бит или нет. Сесилия сказала, что будет.

Тетя Урсула смотрит на меня так, словно видит первый раз в жизни, и заявляет:

– Что ж, возможно, Сесилия потенциальный медиум. У нее могут быть скрытые таланты, о существовании которых мы даже не подозревали.

Это замечание просто невероятно язвительное, но сделано оно в такой форме, что Хьюберту этого никогда не понять, поэтому я решаю не отвечать.

Я высокомерно и неприязненно улыбаюсь тете Урсуле, и она произносит:

– Надеюсь, ты ничего не имеешь против Лил Бит. Вы подруги?

– Я ее никогда не видела, – отвечаю я, – вообще-то Хьюберт никогда о ней не упоминает.

– Ты ее полюбишь, – говорит тетя Урсула. И в этот самый момент выходит сэр Эрни Манчнот, в плавках, выпятив вперед грудь, которая, я должна признать, выглядит просто замечательно для его шестидесяти лет. Он обнимает Хьюберта, затем меня. Я громко хихикаю, когда приходит моя очередь, и поглядываю на тетю Урсулу, которая определенно следит за нами без всякого удовольствия.

Я говорю:

– Ох, дядя Эрни, так здорово видеть вас снова. Бог мой, какой вы молодец!

И он отвечает:

– А как поживает моя любимая племянница? Я всегда говорил Хьюберту, что если бы он не женился на тебе, это сделал бы я.

Он обнимает меня, и мы направляемся к внутреннему дворику, куда три миниатюрные итальянки в белой униформе должны подать ленч.

– Эй, – говорит дядя Эрни, – я и теперь проплываю по пять миль в день. Физические упражнения. Это ключ к жизни. Я все твержу об этом своим детям, но они не слушают.

Принцесса Урсула строит гримасы и трясет головой. Она просто не может удержаться от напоминания о том, что на ленч приедет Лил Бит.

– Лил Бит? Что ж… ладно, – кивает дядя Эрни. – Вот девочка, которой не помешало бы немножко рассудительности. Я все твержу ей, что она должна перестать маяться и заняться своей жизнью, но думаю, у нее все в голове перемешалось после того, как Хьюберт перестал с ней встречаться.

Принцесса Урсула неодобрительно смотрит на него и замечает:

– Лил Бит – просто чудо. Она не такая, как все прочие. – Эти слова адресованы явно мне. – Я всегда говорила, что она из ангелов Божьих.

В этот самый момент на подъездной дорожке останавливается машина, и мы все смотрим на то, как оттуда появляется сам «ангел Божий», а потом ее двое незаконнорожденных детей, няня, детская коляска и куча пеленок. На Лил Бит – обратите внимание – индийское сари. Она держит одного ребенка на руках, а другого ведет за собой. С этой картинки материнского счастья она улыбается нам и игриво машет рукой.

– Вы только взгляните на нее! – восклицает тетя Урсула. – Я всегда говорила, что Лил Бит – самая изящная женщина из всех, кого я знаю.

– Посмотрите-ка на Кирби, – обращается Лил Бит вроде бы ко всем, но преимущественно, я думаю, к Хьюберту. У нее тихий, нежный голос, почти шепот. Она сама застенчивость, с этими длинными светлыми волосами, почти скрывающими лицо. Боже милосердный! Я когда-то выглядела так же. Я когда-то проделывала это с ним. Это то, что он любит. Это то, что действует на него. И сейчас мне от этого плохо.

Вообще-то мне бы хотелось наброситься на Лил Бит и выцарапать ей глаза, но я напоминаю себе, что я победила. Я получила его, а она – нет. Я победила, потому что была умнее ее. Я вела совсем другую игру. Была неуловимой. Загадочной. В то время как она изображала жертву. Ему это наскучило. Но это ли было истинной причиной? А может, все дело в двух незаконнорожденных детях, которых он не мог, в конце концов, посадить себе на шею?

– Привет! – Она протягивает мне длинную, худую руку. – Ты, должно быть, Сесилия?

На секунду наши глаза встречаются, потом она передает малышку – двухгодовалую девочку – принцессе Урсуле, которая тут же начинает премерзко ворковать над ней, а Кирби – угрюмого шестилетнего мальчика – подталкивает к Хьюберту.

– Эй, Кирби, – спрашивает Хьюберт, поднимая мальчика и слегка встряхивая, – помнишь меня?

– Нет, – отвечает Кирби (как мне кажется, вполне осмысленно), но Хьюберт этого не улавливает; он громко смеется и продолжает:

– Что, ты не помнишь, как мы играли в бейсбол? Ну-ка отбивай!

Он раскачивает мальчика так, что тот начинает кричать, а потом, как всегда в таких случаях бывает, детей куда-то быстренько уводят, возможно, для того, чтобы накормить в кухне какой-нибудь кашкой.

– А своих детей все нет? – спрашивает Лил Бит, глядя на Хьюберта из-под копны светлых волос, таким тоном, словно это какая-то понятная только им двоим шутка.

А потом без какой-либо видимой причины Лил Бит Парсонс выбегает в центр маленького вымощенного камнем дворика и начинает носиться по кругу, пока не валится на землю.

Мне хочется закричать: «Эта женщина просто психопатка!» – но так как я, похоже, единственная, кто так думает (потому что все остальные восторженно смеются, как на выступлении Марселя Марсо), я прикусываю язык и лишь недовольно поджимаю губы.

Ну и после этого мне не остается ничего другого, кроме как вытерпеть долгий, томительный ленч, во время которого всеобщее внимание прочно принадлежит Лил Бит и ее рассказам о том, что она училась у гуру (вообще-то она решила и сама стать гуру, поскольку уже была им в прежней жизни), о важности защиты прав животных, о вреде кофеина и о том, что она задумала основать свою собственную интернет-компанию и (вы только подумайте!) переехать в Нью-Йорк.

Все это время она подчеркнуто не замечает меня, и хотя совершенно очевидно, что эта женщина – полная идиотка, я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше, и спрашиваю себя, почему я дала отрезать мои волосы, и думаю, что, может быть, мне нужно купить новую, более эффектную одежду. Я сижу в кресле очень прямо, держу столовые приборы согласно правилам этикета и почти ничего не говорю, позволяя себе лишь слегка улыбаться время от времени.