Александр Покровский - Кот

И тут Егор Палыч очнулся. Может, единственный раз в жизни.

Вот у него было выражение лица, когда он увидел жену, с которой шестьдесят лет, орудующую между ног, - не описать!

Я не знаю, сколько еще есть историй о курсанте, девушке и унитазе.

Я не знаю, почему если в повести о любви говорится о курсанте и девушке, то там же найдется местечко и для этого белого друга всего человечества.

И сколько я слышал такого: он вошел к ней и сразу же в туалет, а там на унитаз взобрался орлом, то есть с ногами, и развалил его до основания, а потом полчаса клеил замечательным клеем "Момент".

Зачем это? Как это? Что это? Кто это придумал? Почему всегда так?

Нет! Мне хочется поставить точку.

Друзья! Давайте поставим точку! Давайте изложим еще одну историю - и на этом все, все, все.

Был, видите ли, курсант, и была девушка, которая его хотела.

А он не то чтобы совсем не хотел. Хотел, наверное, но все-таки испытывал при этом некоторое очевидное кишечное неудобство.

И был теплый летний вечер, и гуляли они вместе с этим его неудобством совсем рядом с её жилищем.

И говорит она ему: "А пойдем ко мне в жилище, у меня родители на дачу уехали", - и он соглашается, потому что по сути становятся слишком явны все эти всплески бурления.

Только входят они, как она говорит: "Я сейчас", - и исчезает в совмещенном узле, а он бродит под дверью и мается вместе со всплесками, а она моется, моется яростно и невыносимо.

И вот в глазах его темнеет, круги, и он бросается в спальню, пробегает до окна, с треском распахивает его и, скрипя, охая, ахая, тыхая, мыхая, всячески изнывая, срывает штаны до щиколоток, с поразительным проворством лезет жопой на подоконник, а потом, ерзая, не забывая стонать, двигается ею же в открытое окно и там уже звучно и основательно плещет с третьего этажа.

И тут входит она, зажигая свет.

Она - мытая, голая, он - с жопой на окне и ее родители на семейной кровати, поджав ноги и закусив одеяло, онемевшие, мимо которых в темноте что-то такое промчалось, круглое, с охами к окну, распахнуло и дрестануло.

Они, оказывается, не уехали на дачу.

И правильно, чтоб такое увидеть, я бы тоже никуда не поехал.

Тетушка Глафира необычайно чувствительна: чуть случится с кем беда - сейчас же в страдание и слезы, и при этом она любопытна, что твой суслик: если где видит чего, так уж только держись - обязательно изучит и пальчиком пропихнет.

Одно время занимал ее рот Егор Палыча. Очень. Сама не своя ходила всякий раз, как случалось ему зевнуть. Он зевнет, а она вся туда, и взглядом оглаживает трепетное небо и язык, и за языком такая штучка, очень маленький сводик, что гортань прикрывает, и такое все человеческое, что просто беда.

Очень хотелось ей это потрогать и пальчиком пропихнуть. Все никак, да и смущение, известное дело, а как же, разве только чуть-чуть, очень скоренько туда и тотчас же оттуда.

Зевнул Егор Палыч. Во весь свой зев. С раскатом: "Ха-ху-аха!" Тут-то она и не удержалась, так и юркнула к нему через весь стол, сунула палец глубоко и потрогала и будто божье успокоение, я не знаю, истинный крест, как водицы в жару испила.

А он поперхнулся - вот ведь напасть, царица небесная! Да так долго и сильно: весь красный, и глаза повываливались.

"Скорую" вызывали.

А они как приехали и к жизни его повернули, так и начали расспрашивать, что да почему.

Вот она им про свою страсть и рассказала.

А они как заржали!

Ну вылитые кони, царица небесная!

А тетушке Глафире - слезы, потому как чувствительна она.

Про Сову я вам сто раз рассказывал. Он у нас ракетчик. Командир БЧ-2. Ну и любит он всякие приключения, что совершенно нормально. Вот иду я утром на службу. Мороз. Холодно. Решил я пробежаться. Бегу - вижу, Сова впереди шлепает. А сам Сова маленький и полненький. Я добегаю до него и говорю ему: "Бежим!" - и он, ни слова мне в ответ, побежал рядом.

А этим утром как раз планировалась внезапная тревога. Всех оповестили, и все ждали, но не дождались, так как тревогу не объявили.

Тревогу не объявили, но чувство тревоги у всех внутри осталось. Увидели некоторые по дороге, что два орла в шинелях бегут, и сработало у них внутри затаенное чувство - следом за нами побежали, а за ними еще и еще, и вот уже, разгорячась, мимо нас проносятся в объятьях снежной пыли самые ретивые, и мы, имея их перед глазами, начинаем сомневаться, мы ли все это сдуру затеяли, или тревогу нам все-таки объявили.

– Со!.. ва! - говорю я ему.

– Ну? - говорит он.

– Чего мы бежим?

– Так тревога же!

И тут я начинаю понимать, что Сова, когда я ему крикнул: "Бежим!" - на полном серьезе подумал, что вот оно, началось.

– Да ты что, Сова?! - говорю я ему, продолжая бежать. - Это ж я просто так тебе сказал, чтоб согреться!

– Согрелся? - спрашивает Сова.

– Согрелся.

– А теперь посмотри, сколько ты еще вокруг людей согрел.

И я посмотрел - ох и много их было!

Жил Сова на корабле в пятом отсеке. Там отдельная каюта командира БЧ-2. Захожу я к нему, а он стоит на койке раком с голым задом в направлении двери.

– Ты кто? - говорит мне Сова, не поворачивая в мою сторону головы. Смотрит он перед собой.

Я себя называю.

– А где старпом?

– Какой старпом?

– Ну, наш старпом сюда сейчас должен был зайти.

– Это ты для старпома свою жопу приготовил?

– А для кого же? Он мне только что позвонил и сказал, что сейчас меня накажет. Я сказал: "Есть!" - и теперь жду. Минут двадцать так стою.

Сове вечно спирт на регламент не выдавали. Зажимали, потому что на носу проверка штабом флота и на ракетный спирт командир давно лапу наложил.

А у Совы на регламент должно пойти спирту вагон - фляги, канистры, ведра, баллоны.

На докладе Сова говорил, что к регламенту не готов, потому что спирта нет.

– Как это не готов?! - говорил командир и заставлял Сову рисовать схемы расходования спирта в подразделении.

А на этот спирт уже вся ракетная боевая часть бидон слюней напасла.

Да и флагманские в стороне не стояли.

Сова заложил командира по всем статьям, и ему с самого утра регламентных проверок ракетного оружия звонили все, кому не лень: флагманские, начальник штаба, ракетная база.

Даже крановщик позвонил. Не знаю, при чем здесь крановщик, но он позвонил на борт, наткнулся на командира в центральном и спросил его, не знает ли он, выдали ли Сове спирт.

Командир после этого минут пять ревом ревел, потом вызвал Сову и сказал ему, что сейчас он ему спирт выдать не может, на что Сова спокойно заметил, что сейчас он займет ведро спирта у соседей, но вечером ему надо будет его отдать.

И вот картина: вся боевая часть два стоит на ракетной палубе у открытой крышки шахты, в середине стоит Сова, перед ним - ведро, в ведре - вода, куда Сова для запаха вылил бутылку венгерского вермута - за метр чувствуется.