Сюзанна Кейсен - Прерванная жизнь

И все. Вот и все, что там было. Маленькие, пустые комнатки с зарешеченным окошком и скорчившимся в углу человечком.

В комнате у Элис неприятно пованивало. Стены были чем-то вымазаны. Впрочем, она сама тоже. Элис сидела на матрасе, охватив колени руками – руки у нее тоже были вымазанные.

– Привет, Элис, – сказала Джорджина.

– Да это же дерьмо, – шепнула мне на ухо Лиза. – Она растирает повсюду собственное дерьмо.

Мы стояли полукругом у входа в комнату. По причине вони заходить не хотелось. Нам казалось, будто Элис – это кто-то совершенно другой человек, как будто у нее совершенно другое лицо. Но выглядела она даже ничего.

– Как дела? – спросила Джорджина.

– Все в порядке, – хриплым голосом ответила Элис. – У меня хрипота, – объяснила она. – Слишком много кричу.

– Понятно, – кивнула головой Джорджина.

Долгое время никто не произносил ни слова.

– Я чувствую себя уже лучше, – сообщила нам Элис.

– Это хорошо, – сказала Джорджина.

Лиза постукивала каблуком о линолеум. Я же чувствовала, что задыхаюсь, пытаясь дышать так, чтобы не вдыхать этой вони.

– Ну… – начала Джорджна. – Что ж, пока…

– Спасибо, что пришли меня проведать, – сказала Элис. Ненадолго она отвела руки от колен и помахала нам на прощание.

Мы возвратились к дежурке, в которой нас ожидала наша медсестра. Мы не могли заметить ее за армированным стеклом, поэтому Джорджина трахнула кулаком по стеклянной стенке. Дежурная только глянула на нас и покачала головой.

– Я хочу выйти отсюда, – сказала я.

Джорджина опять стукнула кулаком по стене.

– Мы хотим вернуться в SB II! – крикнула она.

Дежурная кивнула, но наша медсестра так в коридоре и не появлялась.

– Может нас накололи, – отозвалась Лиза. – Может мы тут навсегда и останемся.

– Это вовсе даже и не смешно, – сказала я.

Джорджина снова повторила свое «тра-та-та» по стеклу.

– Сейчас я все устрою, – заявила Лиза.

Она вытащила из кармана зажигалку и прикурила сигарету. Тут же из дежурки выскочили две медсестры.

– Отдай зажигалку, – приказала одна, а вторая вырвала сигарету из рук Лизы.

Та только усмехнулась.

– Мы ожидаем свой эскорт в отделение.

Медсестры возвратились за стеклянную стенку.

– Тут запрещено иметь зажигалки. Курить можно только под надзором. Так и знала, что они выскочат, – объясняла Лиза. Она вытащила вторую сигарету и сразу же сунула ее обратно в пачку.

Тут вышла наша медсестра.

– А вы не долго, – сказала она. – Как там Элис?

– Сообщила, что чувствует себя все лучше, – проинформировала ее Джорджина.

– И у нее дерьмо… – Я не могла описать этого.

Медсестра кивнула.

– Ничего особенного.

Отвратительная гостиная, обшитые винилом стулья; комнаты, заставленные столами, комодиками, одеялами и подушками; опирающаяся локтями о пульт санитарка в дежурке, болтающая о чем-то с Полли; белый мел в ящичке у информационной таблицы, ожидающий нас, чтобы мы вписали собственное возвращение в отделение: наконец-то мы дома.

– Ффу… – вздохнули мы по несколько раз. Я все еще не могла достаточно надышаться, или же наоборот – выпустить тот воздух, который скопился у меня в легких.

– Как вы думаете, а что, собственно, с ней произошло? – спросила Джорджина.

– Что-то, – ответила ей Лиза.

– Это дерьмо на стене, – сказала я. – Господи, неужто и с нами может когда-нибудь случиться такое?

– Она же сказала, что чувствует себя уже лучше, – заявила Джорджина.

– Тут все относительно, – вмешалась Лиза.

– Ведь может же случиться, правда? – спросила я еще раз.

– Не разрешай себе такого, не допускай этого, – сказала Джорджина. – Помни.

Умер мой психоаналитик. До того, как стать моим психоаналитиком, он был моим психотерапевтом и очень мне нравился. Вид из окна его кабинета – на первом этаже того здания, в котором находилось отделение максимальной безопасности – дышал спокойствием: деревья, листья, ветер, небо. Я частенько сидела там и молчала. В нашем отделении всегда не хватало тишины. Поэтому здесь я просто глядела на деревья и ничего не говорила, а он глядел на меня и тоже ни о чем не говорил. Это было очень дружески.

Иногда он все же заговаривал. Как-то раз, после целой ночи воплей и битья головой об стенку, когда я уселась в кресле напротив него, то просто задремала.

– Тебе хочется спать здесь со мной? – защебетал он весело.

Я открыла глаза и глянула на него. Землистая кожа, ранняя лысина и бледные мешки под глазами – нет, наверняка это был не тот тип, с которым хотелось бы переспать.

Но в целом он был даже и ничего. Уже одно то, что я могла усесться в его кабинете без необходимости слишком большого числа объяснений, действовало на меня очень успокаивающе.

Только он не мог позволить, чтобы дела шли сами по себе, и начинал расспрашивать: «О чем ты задумалась?». Я никогда не знала, что ему ответить. В голове у меня было совершенно пусто, и мне это очень нравилось. Тогда он начинал мне объяснять, о чем же я могла задумываться. «Сегодня ты выглядишь опечаленной», говорил он, или же: «Сегодня тебя явно что-то мучает».

Ясное дело, что я была опечаленная и замученной. Мне было восемнадцать лет, на дворе была весна, а я сидела в больнице за решеткой.

В конце концов он наболтал обо мне столько чуши, что мне пришлось объяснять его ошибки, что, собственно, ему только и было нужно. Больше всего меня достало то, что он все же извлек из меня все то, что хотел. Но ведь, говоря по правде, это я знала собственные чувства, он же их не знал.

Звали его Мелвином [5]. По этой причине мне было его даже чуточку жалко.

Довольно часто по пути в его кабинет я видела, как он подъезжает на автомобиле к зданию. Чаще всего он приезжал на пассажирско-доставочном автомобиле с корпусом, имитирующим деревянные плиты; но иногда я видала его в блестящем черном бьюике с овальными окнами и виниловой крышей. Но однажды он промчался рядом со мною в спортивной, броской зеленой машине, которая через мгновение с писком шин остановилась на паркинге.

Как-то раз, стоя перед его кабинетом, я расхохоталась, потому что в голову мне пришла забавная мысль. Я даже толком не могла дождаться, так мне хотелось рассказать об этом Мелвину.

Как только он появился в кабинете, я тут же выпалила:

– Ведь у вас три автомобиля, правда?

Он кивнул.

– Пассажирско-грузовой, седан и спортивный?

Он снова кивнул.

– Так это же образ вашей психе, – сказала я. – Пассажирско-грузовой – это ваше эго: смелый, решительный, сильный, то есть личность, на которой можно положиться. Седан – это суперэго, ибо показывает, как бы вам хотелось, чтобы вас видели другие: властный и вызывающий уважение. А спортивная машина – это id , поскольку такую машину невозможно удержать на месте, она рвется вперед, быстрая, опасная и даже, в чем-то, запретная. – Я улыбнулась Мелвину. – Она ведь новенькая, так? Эта спортивная?