Борис Казанов - Последняя шхуна

— Согласен.

— Пойду кальмара готовить, — спохватился он, — никто, кроме меня, его не приготовит.

Писака постоял, как бы снова забыв, куда идти и что делать.

Он почувствовал, что в том сроке, что он себе назначил, есть инстинктивное понимание экстремальной ситуации.

По всем признакам, спасение должно двигаться, придти, явиться.

Возможно и так, что оно уже в нем есть, но еще недостаточно осмысленное, чтоб выявить водоросль и ее удалить.

Скорее всего, все те слова и действия, а так же впечатления от них, что он воспринимает и впитывает из окружающего, теряют взрывную силу на приеме. В нем не срабатывает внутренний детонатор, чтоб родилась уничтожительная волна и достала до нее.

На корме завизжала лебедка, поднимая на палубу пришедший бот.

Тут же «Морж», повернутый на этот раз человечьей рукой, начал отрываться от Петровской косы.

В рулевой защелкали тумблеры, затрещал телеграф, загудел локатор, шхуна начала стремительно разворачиваться, поплыли в головокружении темные холмы.

Он помнил эти меловые обрывы, рябившие пестротой сорочьих яиц, и зеленоватую воду под ними, и оскомину, что оставляли во рту эти, не пачкавшие прозрачную воду, проржавленные суденышки, покачивающиеся на непомерных глубинах.

Он ощутил непомерную тоску, что сила натуры начинает перевешивать в нем уже не сопротивляющийся, отрывающийся от пуповины текст.

Конец?

Писака шагнул в темень, готовый к высвобождению от счастья, грянувшего на него с такой мощью, что он не в силах перенести. Однако в темени его он нашел, и теперь держал его за руку. Он ничего не говорил, это было мгновение мужского единения, на которое способны эти люди.

Внезапно он прижался к нему, и он опознал его по ране на щеке, похожей на открытую внутренность:

— Писака, — проговорил он, — я брат твой…

Писака упал на колени:

— Я тону, там все остались, они меня тянут за собой…

— А—а, эти, — сказал он, думая о своем, и так, словно ничего того, о чем сказал писака, не происходило и не существовало вовсе, а если и помещалось в какой реальности, то не имело никакого отношения к писаке, ничем его не задевало и не касалось никаким боком. — Что тебе до них? Прислушайся, что я тебе сказал: я брат твой…

Произнеся это, он в него этим проник, нащупал в нем водоросль и ее зарезал.

Писака, чувствуя, как она в нем повисла, оторванная, еще не соображающая, что на издыхании или уже издохла, бросился к шпигату — и жестоким приступом рвоты подвинул ее из утробы, и она поддалась, пошла — под судорожные всхлипы и спазмы, и она показалась и начала выходить из горла: вонючая, дохлая, отверстая и кровоточащая вырванностью, в радужной помойной пленке, и, выплеснувшись слизистым увесистым сгустком, скользнула в шпигат — и смылась буруном от идущей шхуны.

Пару минут, и он уже стоял у рулевого колеса.

«Морж» делал первые шаги в проливе, и впереди зажегся багровый Марс.