Михаил Веллер - Любит – не любит

— Во сколько электричка?

Ларик поискал глазами на автомобильной стоянке, оттянул рукав над часами:

— Извините, мне пора!

— Ты куда-а? Бросаешь?

Он шутливо-виновато развел руками, взял лыжи — вышел. И пошел к «Жигулям»-пикап цвета коррида.

— Стрекозел! — с напускным негодованием кинул Володя. — Зальем горе. Официант — еще две морковки!

И воскресенье как-то сразу кончилось.

Уже в вагоне Нина спросила подчеркнуто незаинтересованно:

— С кем это он отбыл? Личный шофер?

— Какая-то знакомая, — уклончиво пожал плечами Володя.

— Покупай машину, Нинка, — был дан не без ехидства совет.

И это ехидство единственно утешило Валю в ее думах.

— Я подожду того, кто мне купит, — не замедлил пренебрежительный ответ.

Весь вечер несчастная жертва любовных интриг и армейской тактики решала и не могла решить задачу: коли Ларик упорно лезет ей на глаза — он делает все специально ради нее, или ему действительно нет до нее дела? А что с Ниной? А что за машина? Сумбур и неразбериха… независимость его и нравится, и задевает…

«Так что — я к нему неравнодушна? Он имеет для меня какое-то значение?» Открытие ее удивило, задело. Но не настолько задело, чтоб из самолюбия запретить себе думать о нем; думать было все-таки не больно, приятно… однако не без горечи.

Ах, и быть любимой девушке потребно, и любить потребно, а вот страдать не хочется, но на самом деле душа без страданий не может… В душе ее наметилось некое движение, и в конце движения того, в перспективе проекторного луча, Ларик летел над заснеженными кустами, прижав руки к бокам и вытянув лыжи, и хлопала дверца «Жигулей».

— А если ты разбил несчастному аспиранту жизнь? — обвинила дочь.

— Каждому свое, — зевнул Звягин. — Настоящего человека не собьешь с пути ничем. От чего можно отказаться — то не очень-то и нужно было.

— А конкретней можешь?

— Отцепись, чадо. У него все в порядке. Поженятся они, уймись!

— А что сейчас, интересно, делает твой бестолковый Ларик? Ну и имечко все-таки!

— Сейчас? Зубрит план похода с Валей в кино.

— Ты им что, сценарий написал?

— Шпаргалку.

Ларик действительно собирался в кино.

— Я почему-то решила, что ты хочешь мне позвонить, — без обиняков заявила Валя, позвонив на вахту общежития. Наскучив неопределенностью, она брала инициативу в свои руки.

Помолчав, он ответил с извинением в голосе:

— Я действительно собирался.

— Я так и думала. И что ж тебе помешало?

— М-м… Работа допоздна… и телефон вечно занят.

— …Ну, как живешь? — храня превосходство в интонациях, спросила она.

— Да вот, в кино собираемся.

— На что?

— В Зимнем стадионе фестивальные идут, «Полет над гнездом кукушки».

Пауза. Он не приглашал. Она не напрашивалась.

— А «Скромное обаяние буржуазии» ты уже видела?

— Нет.

— Я тоже. Если хочешь, можем в пятницу сходить.

— Я не знаю, буду ли свободна.

— Нет, если хочешь.

— Ну хорошо, позвони мне завтра вечером…

Она получила приглашение — и интерес к нему сразу ослаб. Итак, она по-прежнему может делать с ним что хочет. Но почему это не радует? Его легко вернуть… или это ей только кажется? Достаточно сознания того, что — может вернуть? И все-таки ей хотелось, чтоб он пригласил ее в кино! Не пойти? Ну и что. Он все равно не позвонит… Наказать тем, что пообещает, но не придет? А если он не огорчится, а наоборот — больше не согласится? Нет: надо пойти и вызвать его на откровенный разговор.

А Ларик долго бродил по морозным черным улицам — охлаждал пыл. Она позвонила! И захотела пойти с ним в кино! И попросила позвонить ей! Успех! успех! повторял он себе.

И трезвый внутренний голос, копия звягинского, осаживал: спокойно! Без головокружения от успехов. Мелочь! Не размякать, не поддаваться чувствам. Помни, как бывало раньше. Один неверный шаг — и конец всему, она потеряет интерес навсегда. Только не дать ей убедиться, что он любит! Иначе — провал, хана.

— Ты играешь комедию, но смеяться должны не над тобой, — говорил Звягин. — Если ты не умеешь заставить женщину плакать — будешь плакать сам.

— А если и так плачешь? — тихо спросил Ларик.

— Мужчине нельзя запретить плакать, но можно запретить показывать это.

Никчемный сюрприз ожидал Валю у касс: рядом с Лариком торчал чертов Володя с девицей. Вот тебе и наедине!

Когда погас свет, Ларик вытащил кулек с карамельками и, прошептав: «Простите бескультурную серость», протянул ей, а потом и им.

Не получилось уединения: Ларик и Валя сидели словно каждый по отдельности. Она ждала, сделает ли он попытку коснуться ее руки: и близко ничего подобного. Он был всецело прямо-таки увлечен фильмом: отпустил шепотом пару замечаний — не для нее, для всех, смеялся на смешных местах… А фильмец был, в общем, зануден, с ненужными неясными повторами, без действия, а так… непонятно что. И с чего это Лариончик стал такой вумный?.. И уж лучше бы он проявил навязчивость, откуда в нас столько английской благопристойности?

— Все это — вырождение, — авторитетно заметил он при выходе. — Вторичные идеи.

Володя с Галей мигом потерялись в толпе. Ага: все-таки решил остаться с ней вдвоем, подумала она снисходительно и с удовлетворением.

— Есть хочется — ужасно, — признался Ларик. — Поздно, перекусить уже негде. Можно было бы погулять, но мороз ужасный, правда?

— Да так… бывало и холоднее.

— На верхотуре смену отпахать — рожа деревенеет. Все старые строители — радикулитчики: разогреешься за работой — а ветерок поясницу прохватит, и привет. Японцы, те шерстяные пояса под одеждой носят. И как строят!

То есть: намерзся за день, прогулка не улыбается.

— Зачем же ты выбрал эту профессию? — (Сам захотел, так чего расхныкался?)

— А — интересно. И — со смыслом. Это тебе не конвейер, не штаны в конторе просиживать. Крыша над головой каждому нужна. Но как подумаешь в мороз о горячем борще — аж слюнки капают.

А ведь голоден бедный мальчик, живет один, ест по столовкам, никто не позаботится…

— Поехали — накормлю, — неожиданно велела она. — Борща нет, но если фасолевый суп тебя устроит…

— Поздно уже…

Они прошли мимо «Маяковской», как бы не видя ее, дальше к «Площади Восстания»; время для принятия решения выигрывалось.

— В двенадцать уйдешь, успеешь на метро к себе. Еще не ночь.

Ларик вздохнул:

— Доброта тебя погубит.

Грамотный комплимент: шутливый, с тончайшим оттенком осуждения — поскольку отнюдь не часто была она добра к нему, признающий ее доброту в данном случае, выражающий благодарность — и сомнение.

— И чеснок есть? — предвкушающе сдался он.

— И лук тоже.

За Лиговкой у вокзала переминалась коротенькая очередь на стоянке: такси подъезжали.