Евгения Дебрянская - Учитесь плавать (сборник)

Толик Потапов ничего этого не видел. Он рано лег спать, чтобы успеть на первую электричку. Ему снился сон. В широкой бабьей рубахе с распущенными косами вдоль спины слонялся он без дела по двору. Вдруг появилось яблочко, сморщенное, с подпечеными боками. Странная мысль поразила Толика: «Яблочко-то, пожалуй никуда и не полетит, ударь я его, а ногу зашибет, вот ведь, напасть какая». Яблочко, тем временем, минуя щепки и камушки, покатилось в сторону маленького флигеля в глубине сада и скрылось внутри. «Вражина, — ругался Толик, ступая следом, — вот покажу тебе». В сенках без окон яблока не видать. Толик осторожно просунул голову в комнату, с опаской огляделся. Никого. Он осмелел и разозлился: «Дурак, брежу наяву». И пошел вдруг, воткнув рубаху между колен, прибирать, засветил свечку. Вокруг валялись какие-то книги, на столе, на полу, везде. Он машинально открыл одну — все не по-русски. Толик нахмурил лоб, задумался. Неожиданно в углу на кровати зашевелилось кучей сваленное с того года белье. Толик навострил уши и, как ошпаренный, подлетел на месте. Белье мгновенно исчезло и красивый, шелком шитый, полог откинулся. На кровати будто бы лежала мать, но не такая, какой Толик видел ее несколько дней назад, а молодая, с распущенными волосами, со стоячими в разные стороны сосками. Знаком велела раздеться, и он, увидев ее в каком-то ином измерении, иным зрением, послушно снял одежду и лег рядом. Она не только груди выпростала из лифа, лифа не было вовсе, но, блеснув наготой всего тела, положила голову ему на плечо, прижалась бедрами.

— Давно тебя не было, сынушка, — заговорила тихо.

— Дел по горло, — Толик, подавляя желание, кашлянул, — ты на меня яблоко наслала?

— Что яблоко? Сколько раз просила тебя привести, сколько раз, не сосчитать, а оно покатится и вернется к вечеру с каким-нибудь хмырем, возись тут с ним до утра. Смех, да и только.

Она приподнялась на локте, закинула ногу на живот и в одном движении сильными икрами обхватила Толика с обеих сторон, легла сверху, опутала волосами.

— Когда маленьким был, за сиську любил дергать, я все твои повадки помню, все до единой, дерни сейчас…

— Мам, — Толик глотнул воздуха, шумно задышал, еще надеясь высвободиться из-под нее, — может ты больна, может доктора надо?

— Разве тут доктор поможет? — матушка налегла что было сил, и Толик, чувствуя, что сдается, схватил сосок губами, сжал набухшую, как тесто, материнскую грудь…. «я маленький, маленький», — захныкал понарошку, но волнение вытеснило все это сю-сю и обернулось неистовым желанием немедленно, сейчас же выебать эту женщину. Она в ответ широко раздвинула ноги и бешено задвигала тазом, прижимая животом взбесившуюся Толькину плоть. А он уже не мог слова вымолвить, просто мычал и рыскал членом глубокое материнское лоно. Наконец, нашел. Нечто темное и влажное приняло его и объяло такой неслыханной заботой, что Толик сию минуту заистерился, извергнув миллионы сперматазоидов. И тут же сам подмял под себя мягкое зыбкое тело, не вынимая члена выждал мгновение и опять, как в первый раз, брызнули струи перламутровой жидкости, смешались с материнскими выделениями, измазали все вокруг, источая приторный, сладковатый запах. Снова, который раз вонзался внутрь, но поддавшись ее мышечному сжатию, не выдерживал первым, и захлебываясь, чуть не плача, кусал ее губы в кровь, пока, оторвавшись на секунду, не увидел кровавого месива… Толик оцепенел. Мать, в мгновение ока сдувшись, словно воздушный шарик, уцепила морщинистыми руками его голову и крепко пригнула к груди.

— Мой, никому не отдам, глотку перегрызу за тебя, слышишь?

Перепуганный Толик попытался освободиться из объятий. Все шло как по маслу, он легко отделился и лег рядышком передохнуть и обмыслить, что все это значит. Мать, казалось, забыла о нем и продолжала возить руками по своей груди, теребя соски, мучая живот и сжимая бедра в судороге, как будто исполняла какое-то гимнастическое упражнение. Вдруг она напряглась, выгнулась мостиком и вошла в раж. Толик побелел, но тут до него дошло, что это всего лишь оргазм так хитро и вычурно сплел материнские члены. Он опять возбудился, неистово целовал волосы, плечи, живот… увидел, что мать, отстраненно, не замечая ласк, копошится между ног, что-то запихивая внутрь, вдруг мелькнули или показалось (?) знакомые, маленькие округлые яички, покрытые светлыми волосиками, они не слушались и скользили в ее пальцах, она сжала их зло, турнула подальше и захлопнула толстыми губами, а сверху накрыла ладонью.

— У меня надежней сохранятся, — заговорила она в стенку.

— Ты чего это, а? — Толик сразу все понял и, едва не лишившись чувств, осмотрел себя. Так и есть — ни члена, ни яичек. Ровное, гладкое, чисто выбритое место.

— Отдай по-хорошему, — тихонько попросил он.

Мать ничего не ответила, натянула халат и встала с постели.

— Отдай, кому говорят, — завопил Толик.

— А это видел? — сунула под нос большой кукиш.

Кукиш разросся до исполинских размеров и закачался над самой головой. Удар пришелся прямо в темечко, громкий, как сто раскатов грома, погребая под собой тщедушное оскопленное тело. Толик даже крикнуть не успел и в эту самую минуту проснулся.

Дождь за окном утихомирился, но где-то рядом, за соседними домами все еще погромыхивало. Забрезжил рассвет. Тяжело переживая случившееся, Толик, крадучись, подошел к зеркалу, убедился, что это всего лишь сон, повеселел, замурлыкал бойкий мотивчик, мигом проглотил яичницу, завернул бутерброды в сумку и скоро вышел из дома.

Хорошо идти по пустынному городу. Воздух сырой и чистый заполз под рубашку, приятно щекотал кожу. «Пешком успею», — решил Толик. Освободившись от жуткого сна, радовался, дышал полной грудью и чуть не в восторге глазел на хмурый, измочаленный грозой город. Нахохлившиеся птицы ступали вдоль огромных луж. Ветер дул в лицо, отгоняя прочь густые тучи, и за ними вдали, над крышами алела заря. Толик остро почувствовал перемену, подставил лицо, постоял так с минуту и снова юркнул в темный узкий квартал. Петляя около часа вдоль обрыдлых домов, выскочил, наконец, на привокзальную площадь. Здесь уже сновал народ, от столба к столбу перетаскивая пожитки, всюду кучковались грибники, и старые бабки лузгали семечки на огромных торговых мешках.

Толик прыгнул в электричку и приткнулся у окна. В проходе образовалась пробка, какая-то старуха мостила под сиденья сумки, а на нее сзади, лениво, полусонно ругаясь, напирали пассажиры. Наконец, она уладила связанные вместе баулы и села напротив Толика. Тронулись. «Пейзаж, хоть куда», — глядел он в собственное отражение, поплывшее по грязным стенам товарняка на соседнем пути. Толик ехал за город ни с чем, просто побродить в одиночестве, и станции особой не отметил: «Какая приглянется, там и выйду», — решил заранее, еще в городе. Мужики потянулись в тамбур курить. Старуха зло поглядела вслед и, клюнув носом в грудь, что-то зашептала, словно одну бесконечную угрозу. Но Толик, безучастный ко всему, видел только лес, сплошной стеной подступивший к окошку, да на переездах убегающую вдаль расквашенную за ночь дорогу. Она ластилась к пожухлым полям и забирала вверх к деревенькам. Блеснула река, громко застучали колеса на стыках рельс по узкому металлическому мосту. Выпрыгнуло солнце, позолотило все вокруг, сквозь стекло припекая спину. Толик пригрелся и не хотел уже никуда выходить, так бы, казалось, и ехал вечность. Но старуха заохала и полезла под сиденье ворошить вещи. Потянула за мешок, что-то там треснуло и вдруг, будто горох, покатились под ноги зеленые сморщенные яблочки. Толик вздрогнул и разом вспомнил сон, который в глубинах его сознания, наконец-то, обрел ясный и грубый очерк. Он вскочил и начал что было сил крушить маленькие чудовища, вдавливая их в пол и превращая в склизкую кашу.