Васко Пратолини - Постоянство разума

– На набережной Арно, знаю.

– Я вижу, что в отличие от меня вы неплохо осведомлены… Да, у свекра со свекровью, не у меня, конечно, квартирка, хотя и небольшая, но зато в прекрасном доме, а у моего мужа – собственное предприятие.

На углу виа Монтебелло она протянула мне руку.

– Итак, что же я передам Лори?

– Что я надеюсь увидеть ее послезавтра. Чтобы она берегла себя. И что пока, – вырвалось у меня, – я шлю ей поцелуй.

– Ну и ну! – воскликнула она, как бы забавляясь. – Может, вы и меня поцелуете… так, случайно, чтобы я могла передать ваш поцелуй Лори?

– Послушайте, вы! – разозлился я. – Если Лори ничего вам не рассказывала, значит, и рассказывать нечего. Мне девятнадцать лет, я работаю фрезеровщиком, и вовсе не у американцев, а на захудалом заводишке, но скоро поступлю на «Гали». А о вашей семье я, сам того не желая, узнал предостаточно, поработав у вашего папаши.

Она засмеялась и дружелюбно хлопнула меня по плечу.

– Вот оно что… Ну, конечно, – повторяла она. – Теперь ясно, почему я так приглядывалась к вам – мне казалось…

Через некоторое время у решетки памятника Гарибальди она снова поинтересовалась:

– Тогда-то вы и познакомились? Но разве вы не были еще сущим ребенком?

Я рассказал ей о нашей первой встрече.

– С того вечера, – объяснил я, – вот уже четыре месяца, как мы не расстаемся. Но пока что мы не желаем иметь дела ни с родственниками, ни с друзьями, с нас хватает нас самих, а вас мы найдем, когда сочтем нужным.

Она сжала мне руку у локтя, как бы для того, чтобы придать возможно больше силы словам; стоя рядом с ней, я слышал нежный запах ее духов и ее голос, немного взволнованный:

– Лори очень чувствительная девочка, будьте терпеливы, если вы ее. действительно любите. Вы, Бруно, ровно на год моложе ее, но будьте настоящим мужчиной с. моей сестренкой, ей так нужно, чтобы ее любили, поверьте мне.

Те же слова, что Милло сказал обо мне Лори, я их так и истолковал; обычная старческая болтовня, подумал я. Болтовня стариков и старух вроде Джудитты, у которых уже в тридцать лет морщины внутри, одряхлевшая душа и показная сердечность.

Когда мы прощались, она сказала:

– Завтра, что-нибудь около двенадцати дня, позвоните, я сама подойду к телефону. Температуры уже не будет, вот увидите. Это сильная простуда. Но где вы все-таки были?

– Да так, в одном месте.

И точь-в-точь как Милло, как Иванна:

– А он, оказывается, тоже упрямый! Вы с Лори стоите друг друга.

Я вернулся к мотоциклу и, вынимая ключ, на который был заперт руль, нащупал в кармане коробочку. В коробочке лежало кольцо. Сюрприз, который я собирался сделать ей во время поездки к морю, но в ту субботу синьор Паррини все тянул и тянул с выдачей зарплаты, а тем временем закрыли ювелирный магазин, где я заранее обо всем договорился: о цене, о первом взносе и рассрочке.

Никакого предчувствия, никаких переживаний, которые впоследствии помогли бы мне утверждать, что между нами существовала, помимо физической, еще и духовная связь, настолько прочная, что мы продолжали общаться даже в те часы, когда не были вместе. Как родственники, окружавшие ее, у которых, чтобы видеть, были только глаза, так и я, несмотря на нашу духовную общность, не имел ни малейшего представления о стремительно приближавшейся катастрофе. Меня всего-навсего расстраивало это банальное стечение обстоятельств, отнимавшее у нас два вечера любви; а в общем, не вдаваясь в подробности, я считал, что в какой-то степени сам виноват во всем. Виноват в том, что она столько курила, что в машине плохо закрывались окна и гулял сквозняк; вдобавок ко всему – неожиданная сырость в воздухе после захода солнца, когда мы сидели в павильончике в Альтопашо и потом у железнодорожного переезда Прато, где она призналась, вся дрожа: «Я что-то продрогла… Я тебе не надоела?» Замкнутый в кругу условностей, я даже находил, что ее родственнички поступили правильно, не пригласив врача: подумаешь, сильная простуда, грипп. А может, это все сырая земля в роще недалеко от Чинкуале, где расстелив тонкий плащ, мы исступленно предались любви, с нежностью и радостью вечно новой, ибо неизменно новыми всегда были владевшее нами желание и состояние блаженного покоя, приходившее после. Она заметила:

– Я перестала ориентироваться, как будто у меня голова закружилась. В какой стороне море?

– У нас за спиной, разве не слышишь, как оно шумит?

Я поцеловал ее в губы, и она сказала:

– Этим летом будем купаться в Таормине. Агридженто мне разонравилось, я больше не хочу туда. Только давай почаще останавливаться: если мы поедем на мотоцикле, у меня спина разболится. – Она встала, смеясь: – Я подарю тебе карту, чтобы ты изучал маршрут, а то еще вздумаешь ехать наобум!

– Там трудно заблудиться, – ответил я. – Мне известно, что после Кассиевой дороги и после Рима нужно ехать по Аппиевой, а после Неаполя… А, впрочем, кто его знает, есть ли южнее Неаполя государственные дороги. Тут-то и начинается «южный вопрос».

– Мне рассказывала Долорес, что в Неаполе они сели на пароход, когда ездили на юг по маршруту ЭНАЛа. [57]

– Это было бы здорово.

– А где будем ночевать – в мотелях?

– Или в домах молодежи, смотря сколько у нас будет денег. В гостиницах нас поселят отдельно, вот увидишь.

– Разумеется, – согласилась она. – По крайней мере, я не услышу твоего храпа. – Она бросилась бежать, я догнал ее, и мы снова вышли на высокий берег в излучине реки: старый рыбак все еще возился с огромной сетью, а парнишка исчез. Река была мутная, небыстрая, зато, пройдя запруду, она стремительно мчалась к морю, чтобы раствориться в нем. – Впрочем, я бы с удовольствием посмотрела на тебя спящего, – сказала она. – Я прислушивалась бы к твоему дыханию и держала бы руку у тебя на груди, там, где сердце, и тебе бы что-нибудь снилось, даже если ты ни разу в жизни не видел ни одного сна.

Сейчас, у себя в комнате, я думал о вчерашнем дне, как об эпизоде, который после ее выздоровления будет бесконечно повторяться; перед тем же как уснуть, я вспомнил Форесто, с которым у меня произошла энная стычка из-за того, что я якобы нарушил пропорцию, составляя из эмульсионного масла и воды специальную смесь для охлаждения и смазки станка. «У тебя в башке одни блондинки; видать, в воскресенье лихо они тебя уходили». Я запустил в него болванкой, она грохнулась на стол и пришлась ему по пальцу. Он размахнулся, чтобы дать мне в ухо, но я ловко парировал удар, едва не ответив ему прямым в морду, но во время сдержался: я рисковал поплатиться местом, в лучшем случае – отделаться штрафом и замечанием, если бы он пожаловался синьору Паррини. Пришлось процедить сквозь зубы слова извинения, и теперь во мне все кипело; засыпая, я проклинал себя за трусость, уверенный, будто пал так низко, что дальше некуда. Вот что мучило меня в то время, когда болезнь пожирала Лори в ее постели.