Александр Потемкин - Человек отменяется

— Что ты так равнодушен? Ведь перед тобой человек! Поприветствуй! Поклонись! Я способен тебя убить, а ты своим носом не чуешь этого. Вставай! К царю зверей пришел сам венец природы! Вставай!

Иван Степанович протянул руку через решетку и погладил зверя по пушистому лбу. Тигр не обратил на это никакого внимания, продолжая увлеченно заниматься своим делом. Гусятников взял его за скулы, положил руку на шею, погладил лапы. Зверь не реагировал. Гусятников даже возмутился. Он стал ходить взад-вперед в нескольких сантиметрах от клетки, покрикивая на тигра.

— Ну что ты за слюнтяй! Покажи свой нрав, зарычи, в конце концов, на меня, ударь меня лапой, оставь след когтей на моем пиджаке! Поколоти меня, разбей морду, отбей печень, расквась селезенку! Делай что-нибудь! Я хочу чтобы мне было больно! Больно! Понял? Эй, зверь, ударь меня! Я хочу испытать боль, страшную боль, хочу, чтобы по телу текла теплая кровь, как антипожарная жидкость. Ударь же меня, черт полосатый! Что, трусишь?»

Тут Иван Степанович подумал: «Как же он меня через клетку сможет ударить?»

Нервы Гусятникова напряглись, в горле пересохло, рульс участился, на лбу появилась испарина. Он стал лихорадочно искать дверь в звериное жилище и яростно дергать прутья. Рука наткнулась на висячий замок. Он был вложен в кольца, но не закрыт. Иван Степанович поднатужился, сорвал замок и со злостью отбросил его в сторону. Дверь клетки открылась, но тигр не обращал на это никакого внимания, что еще больше возбуждало Гусятникова. В этот момент его страсть достигла высшей точки. В истерическом исступлении он вошел в клетку и пнул зверя ногой, причем с такой силой, какую никогда дотоле в себе не обнаруживал.

— Вставай окаянный! Что лежишь? К тебе вошел я, покажи, на что ты способен. Попробуй сделать мне больно, я жду боли, боли! Я хочу восторгаться ею!

Бросая вызов зверю, Гусятников был ослеплен идеей, что страдание, невыносимая, нескончаемая боль, врачует душу русского человека.

Наконец зверь поднялся и грозно зарычал.

— Что, способен только рычать? Ты не мужик, баба! Баба! — закричал Иван Степанович. — На что ты еще годен, плюгавый кот! Мышей ловить? Да покажи свою силу, бармалей!

Он попытался еще раз пнуть тигра, уже занес ногу — и в этот миг зверь перекусил ее. Гусятников упал.

— Какая потрясающая боль! Какой восторг! Какое невероятное ощущение! — Исчезновение ноги удивительным образом потрясло все его сознание. Он захотел ударить зверя по морде, дескать, спасибо, дружище, что помог мне открыть что-то потрясающее. Разъярившийся тигр схватил его руку и с чавканьем прожевал ее без видимого удовольствия. Но Гусятников был еще слишком эмоционален, слишком крепок, чтобы лишиться чувств.

— А-а-а-а-х, — в невообразимом восторге закричал он, — как приятно, как великолепно, замечательно! Страдание для русского — живительный наркотик. Без него у нас нет ни настоящего, ни будущего. Боль для Ивана Гусятникова явилась открытием человеческого восторга. Почему я раньше не познал в полной мере это безумное удовольствие?

В знак восхищения он захотел головой слегка коснуться морды зверя. Но кости Гусятниковского черепа захрустели, переломились, глаза выскочили из орбит и запрыгали по полу, словно мятые мячи пинг-понга. Нижняя скула с обломленными зубами осталась с телом, а голова с шумом исчезла в пасти тигра.

Успокаивая желудок, зверь лениво походил по клетке, потом безразлично помочился на выплюнутые кости господина Гусятникова. Пару минут спустя он уже удобно устроился перед самой решеткой, словно мечтал понежиться под звездным московским небом.

Оглядывая посетителей ресторана «Пушкин», Виктор Дыгало обратил внимание, что публика в основном скучала. Посетителей осталось уже немного, и казалось, их ничто не интересовало. Уж очень невыразительно выглядели физиономии. «Да сейчас и время-то мертвое, ни день, ни вечер, чуть больше шести часов, — подумал архитектор. — Ничего типичного пока не увидишь. Подождем, я ведь специально час выделил взглянуть на шикерию. Что это за новое сословие? Публика скоро начнет прибывать». Виктор Петрович заказал бокал вина и вернулся к своим размышлениям. Дыгало вспомнился научный эксперимент. В искусственный пруд внедрялась хищная рыбешка. Через некоторое время в водоеме отмечалось быстрое увеличение ассортимента зоопланктона. И, напротив, достаточно удалить из него, например, морских ежей, питающихся водорослями, как разнообразие питательного материала довольно быстро сокращается. Иными словами, для развития в любой среде многообразия «биологической инфраструктуры» необходим хищник. Дыгало вспомнил это, на первый взгляд, противоречащее здравому смыслу наблюдение ученых, для того чтобы еще и еще раз убедить себя в необходимости радикально выступить против всего человечества. Но обрушиться на него не отъявленным мизантропом, злодеем высшей гильдии, а идейным сторонником качественного изменения самого гомо сапиенс. «Более трех миллиардов лет землю и океаны монопольно заселяли одноклеточные бактерии и водоросли всего нескольких видов. Почему это происходило? По каким причинам эволюция находилась в застое? Никакого движения за такой колоссальный период? С ума сойдешь! Один ген и все! Три миллиарда лет — и всего лишь один ген! Одна клетка! Да потому, что не было „хищника“, своего Дыгало, который стал бы трясти эти примитивные существа, питаться ими, мстить им, громить их! И вдруг он появляется. Некто Кембрий! Скорее всего, как две капли воды похожий на Виктора Петровича! И начинается великая атака на все тогдашнее население. Кембрий в борьбе с монополистами использует все виды оружия: от обжорства Гаргантюа до ломки телесной архитектуры госпожи Ольги Слуцкер. И эволюция началась! Мутации закрутились, закружились, понеслись создавать земных тварей. И уже многообразие вновь появившихся видов исчисляется тысячами. Самые разные, экзотические и тривиальные, они наполняют все среды обитания. Если проследить происхождение „эротического“ тела Ксении Собчак, то оно восходит к предкам, жившим пять с половиной миллионов поколений назад, к мушке-дрозофиле кембрийского периода. А „прародитель“ бесподобно красивых глаз Оксаны Федоровой — светочувствительное пятно на головке плоского червя времен палеозоя. История соблазнительной груди Анфисы Чеховой обращена к началу виллафранкского яруса плиоцена, а именно к молочному брюшку пятнадцатисантиметрового стегоцефала. А если проследить истоки собственной ненависти к человечеству, то ее импульсы доведут исследователей к самому многоуважаемому Кембрию».

К столику подошел мужчина с бриллиантовым перстнем. Не говоря ни слова, он уселся на стул и жестом подозвал официанта: «Принеси-ка мне рюмку водки „Большой“. Положи несколько черных оливок. Потом обратился к Дыгало: — Хотите уничтожить человечество? За что? Или это шутка? Ведь такое совершенно невозможно представить! Вначале я подумал, что у вас некий бизнес-план, даже заинтересовался. Я депозитник…