Александр Потемкин - Человек отменяется

Несколько прохожих замедлили шаг, заглядевшись на безумца, кричащего на всю округу что-то невразумительное. Одна дама, оказавшаяся рядом со мной, даже приложила к виску указательный палец. «Совсем с ума сошел, еще не вечер, а уже полупьяный разгуливает. Пить надо больше, чтобы лечь где попало, хотя бы в лужу, и протрезветь, а не тревожить граждан!» — с упреком бросила она мне в лицо. Желтый язычок выпрыгивал из ее рта — в такой манере говорят англичане или каталонцы. При звуке «л» язык обязательно кокетливо выскочит, словно кукушка при бое часов. Вспомнив эту особенность, я улыбнулся и проследовал дальше. Прошел Самотечную улицу и стал подниматься по Делегатской к Садовому. Тут ко мне подбежал некий господин, с виду немного под мухой, плотный, мускулистый, светлорусый, с озорной, пожалуй, нагловатой улыбкой. Спрашивает, впрочем, вполне связно: «Дружок, подскажи мне, где у нас в Москве можно купить портрет Дзержинского или поглядеть на его памятник?» — «Сомневаюсь, — чтобы нынче в книжных магазинах портреты Дзержинского продавались. Впрочем, попробуй. А памятник есть, но он совсем в другой стороне города, — не скрывая удивления, ответил я. Его переместили в парк выставочного комплекса, слева после Крымского моста. Пешком к нему около часу добираться. Или на троллейбусе по Садовому кольцу, до Парка культуры». — «Как обидно. Я так надеялся. Мне надо срочно взглянуть на его физиономию…». Нагловатая улыбка сошла с его лица, он погрустнел и протер салфеткой вспотевший лоб. — «Ну, что делать» — пожал я плечами и хотел было пройти дальше. Но поклонник железного Феликса перегородил мне путь и спросил дружелюбно: «За правду ты чаевые берешь?» — «Нет!» — заверил я. Его это нисколько не смутило, и он продолжал: «Тогда скажи, только откровенно: похож ли я на этого наркома? Понимаешь, я его никогда не видел, даже на фотке, а теперь настала необходимость сравнить наши физиономии. И я хочу знать, как этот большевик выглядел?» — «Бородка, усы, узкое лицо, был выше среднего роста и сутулый. Ты совершенно другой: невысокий, полный, лицо крупное, на физиономии никакой растительности. Я бы не сказал, что ты на него похож. Даже ни капельки!» — «А Люська твердит, мол, пока не принесу доказательства, что я на него похож, в кровать меня не пустит. Вроде бы ее любимая артистка в телевизионном интервью заявила, что мечтает ежедневно влюбляться в мужика, похожего на Дзержинского. После чего Люська на иконе поклялась в том же. Я на нее уже столько сегодня потратил: водку купил, колбасу и пряники принес, пиццу заказал, за второй бутылкой сбегал, яблоками угостил, а она только сейчас, перед делом, вдруг говорит: „Предъяви веские доказательства, что как две капли воды похож на Дзержинского! Только после этого разрешу лечь…“ Разве это справедливо? Посоветуй, дружок, что делать-то? Обидно! В расход ввела, а, оказывается, зря. Может, справку в каком-нибудь музее дадут, что мы похожи? Но в какой музей обратиться? Я по таким учреждениям не ходок. Один разок только в Мавзолее был, и то по пьяни, ничего не помню». — «А что тут, прошу прощения, необыкновенного? — понимаю, что без разговора с ним не распрощаться, не отделаться. — Дала женщина слово, тем паче на иконе, ты просто обязан ей помочь». — «Эх, не понимаешь!» — в сердцах бросил он. Я подумал, что все закончено, обошел его и двинулся дальше. Но нет. Он ухватил меня за плечо и опять: «Мог бы ты свидетельство заполучить, что я похож на него?» — «Я тороплюсь! Прости! У меня самого свидание!» — добродушно произнес я, надеясь наконец освободиться. — «Нет, друг, не отступлю… Обстоятельства связывают порой незнакомых людей крепче, чем старых приятелей. Помоги! У меня такие расходы, а она не дает… Понимаешь? Я уже настроился, приготовился, ноги помыл, а вдруг — докажи, что на Дзержинского похож, или ложись один. Нет-нет, ты не можешь понять, как это обидно. Я уже все купил и водку распил, а она о Дзержинском со мной… Ревность мутит рассудок. Какой Дзержинский, почему я должен быть на него похожим? Ты, мужик, должен что-то придумать. А то мне со злости на ум ничего не лезет». — «Ну, встретил на свою беду, — проклинал я нежданную встречу. — Чем же ему помочь?» И вдруг меня осенило: — «Слушай, старик, тут рядом на Садовом кольце Кукольный театр. Там гримеры-мастера! Заплати им десятка два долларов, они твое лицо под Дзержинского разрисуют, так что его боевые товарищи честь станут отдавать. А Люська не просто согласится тебя уважить, но сама начнет любовную карусель. Беги в театр. Твое спасение там! Пока!» — «Отличная идея, но без тебя я никуда не пойду. Я же сказал, что потратился, в карманах ни шиша. Ты должен помочь, понимаешь? В долг! Завтра же верну. Я мясник на Минаевском рынке — там Жорку Кузина каждый знает. У меня крестьянская натура. Отец и мать из села в Москву бежали. Хоть я здесь и родился, но корни, психология у меня деревенская: что задумал — не отступлю!» — «Не уговаривай, не пойду. У меня дела, говорил же, что у самого на носу свидание». Тут его губы затряслись, мне показалось, что этот шизик вот-вот заплачет, но он только подавленным голосом взмолился: «Помоги мне, как мужика прошу… Помоги!» А потом добавил решительно: «Если очень хочешь, тоже измени физиономию под Дзержинского, и вместе ляжем в Люськину кровать. Она огромная, на ней пятерым можно разместиться. Я не откажусь от коллективного секса! Забавней станет, представлю ей не одного Дзержинского, а сразу двух! Хорош сюрприз! Вот как! Но тебе тоже придется купить закусь и пару бутылок. Как без этого? Я без бутылки в кровать не лезу… Пойдем в театр упрашивать художников… Твоя же идея! Может, еще кого-нибудь из них с собой подтянем? В кровати места хватит!» Захотелось хоть чем-нибудь помочь этому малому. Был чем сокрушаться! Впрочем, тут же пришла другая мысль: если я на такое решиться хочу, вначале надо характер ковать. А я на его слезы, на его провинциальную открытость поддался, и сам веду его к визажистам. С такой природой решиться на что-то особенное вряд ли возможно. Или месть для меня, как для слабого человека, убежище, отговорка, чтобы в сложную жизнь не вступать? И я в подсознании опасаюсь чего-то или кого-то? Например, ту же Чудецкую… Не был до конца убедительным в ночном диспуте, вот и потянуло меня в крайности. Однако, с другой стороны, что для меня важнее: сладкая, пустая жизнь, с ежедневными переодеваниями в дорогие шмотки, сменой лимузинов, подружек, тусовочных площадок, или страдание, мировоззренческие поиски, подготовка к мной самим избранной миссии? Вот главный вопрос: как зарядиться отрицательной энергией? Кому-то в России ведь надо, наконец, потребовать ответ у облеченных властью? У зацелованных проститутками? У признанных авторитетов по понятиям? У наделенных вседозволенностью судей? У зажравшихся, упившихся, промотавших не деньги, а совесть, проигравших не финансы, а нравственное состояние страны? У значительных в министерских, в депутатских креслах, но ничтожных по шкале айкью, людей? Потребовать ответа за потерю идеи основного предназначения человека! Если никто никого не призовет к ответу, то почему не сделать это апокалиптическому гвардейцу Виктору Дыгало? И не инфантильно, про себя, шепотом, а требовательно, с оружием! Почему, вы воодушевляетесь не высокими идеями, а низкими и мерзкими? Выясняете правоту друг друга не в благородных спорах, а с помощью биты? Любите не сердцем, а кошельком? Обвиняете не в преступлениях, а в реформаторстве? Человек все явственнее становится законченным в самом себе. Никто не потребует ответа, а я спрошу! Впрочем, хватит об этом! Правильно поступил, что пошел с мужиком в театр. Посмотрим, что за сюжет ожидает меня. Если я от всего начну прятаться, свое место искать в одиночестве, в фантасмагориях, то это мое решение окажется не аргументированным. Необходимо как можно лучше познать жизнь, чтобы мщение было выстраданным.