Жозе Сарамаго - Каменный плот

На горизонте, заполняя его сплошь, возникает что-то темное. По мере приближения становятся видны дома, протянувшиеся вдоль пляжей, и воздетые белые пальцы маяков, и тонкая линия пены, а в широком устье реки – большой город, расползшийся по холмам, красный мост, соединяющий оба берега, издали кажется, будто все это прочерчено тонким перышком. Мореплаватель спит, все глубже погружаясь в оцепенение, но вот возвращается сон: от стремительного порыва ветра вздрогнули ветви деревьев, корабль закачался на волне и, проглоченный рекой, вплыл в нее, теперь море ему не страшно, оно ещё неподвижно, чего не скажешь о земле. Одинокий мореплаватель костями и мышцами ощутил установившееся равновесие, открыл глаза, подумал: Ветер, ветер вернулся, сполз с койки, выбрался на палубу, ему казалось, будто он каждую минуту умирает, но все ещё может воскреснуть, солнце бьет в глаза, но теперь это свет земли, он несет с собой все, что сумел собрать с зелени древесной листвы, с темной глубины пашни, с окрашенных в мягкие тона стен домов. Спасен, хоть и не знает, как это произошло, ибо воздух по-прежнему неподвижен, а порыв ветра ему привиделся. Не сразу понимает он, что его спас остров, называвшийся когда-то полуостровом, плывший ему навстречу и раскрывший ему объятия своей реки. Все это представляется таким немыслимым, что и сам одинокий мореплаватель, давным-давно услышавший про геологический сдвиг, знавший, что находится как раз на пути этого каменного ковчега, все же не мог поверить, что будет спасен таким вот чудом, неслыханным с тех пор, как гибнут в море суда и тонут люди. Но никого нет ни на суше, ни на палубах стоящих на якоре кораблей, и безмолвие царит такое же, как в беспощадном море. Это Лиссабон, пробормотал тогда мореплаватель, а куда же все подевались? Сверкает и дробится свет в оконных стеклах, стоят машины и автобусы, большую площадь, окруженную колоннадой, венчает в глубине триумфальная арка, украшенная каменными фигурами и бронзовыми коронами да, по цвету похоже, что бронзовые. Одинокий мореплаватель, который знает Азоры, может отыскать их и на карте, и в море, вспомнил в этот миг, что острова находятся в той точке, куда неумолимо движется полуостров, то, что спасло его, погубит острова, то, что погубит острова, погубит и его, если он не уберется отсюда как можно скорей. Но стоит безветрие, и мотор заглох, ему не подняться вверх по реке, и единственное спасение – бросить якорь, чтоб корабль не отнесло течением, надуть резиновую лодку, на веслах добраться до суши. Появляется надежда – прибывают силы, это уж как водится.

Одинокий мореплаватель оделся тогда: брюки, рубашка, шапка с помпоном, башмаки – все белоснежное, первого срока, как полагается для берега. Подвел свою резиновую лодку к берегу, пологими ступенями спускавшемуся к морю, помедлил ещё несколько мгновений, оглядываясь вокруг и ожидая прилива сил, но прежде всего давая время кому-нибудь выплыть смутной тенью из-под колоннады, а машинам и автобусам – возобновить движение, и людям заполнить площадь, и, быть может, даже – появиться улыбающейся женщине, слегка – не слишком, а в меру – покачивающей бедрами с призывным намеком, от которого застилает взор и отнимается язык у мужчины, особенно если он только что сошел на берег. Но пустыня так пустыней и оставалась. И тогда одинокий мореплаватель понял то, что давно следовало понять: все покинули город, спасаясь от удара об острова. Он оглянулся назад, увидел свой корабль на середине реки, понял, что видит его в последний раз, потому как даже броненосцу не уцелеть в таком страшном столкновении, что уж говорить о парусной скорлупке, к тому же покинутой экипажем. Он пересек площадь, чуть пошатываясь, потому что отвык ходить по суше, а выглядел форменным чучелом: обгоревший на солнце, с торчащими из-под шапки патлами, в болтающихся на ногах башмаках. Поднял глаза, приблизившись к высокой арке, увидел буквы, складывающиеся в слова Virtutibus Majorum ut sit omnibus documento P.P.D. [24], и, хоть не был обучен латыни, сообразил, что памятник поставлен, чтобы увековечить подвиги предков здешнего народа, и двинулся вперед по узкой улице, зажатой рядами одинаковых домов, покуда не вышел на другую площадь, поменьше, в глубине которой стояло здание в греческом или римском духе, а перед ним бил фонтан, украшенный фигурами обнаженных женщин – вода текла и струилась, и он ощутил нестерпимую жажду и неодолимое желание погрузиться в эту воду, в эту наготу. Он идет, вытянув перед собой руки, будто в забытьи, или во сне, или в трансе, и что-то бормочет, а спроси его – что, сам не сможет ответить, самому невдомек, он знает только, чего хочет.

На углу появился патруль – пятеро рядовых и некто с нашивками. Они увидели безумца – действия его были нелепы, речи – бессвязны, так что и без приказа было ясно, что с ним делать. Одинокий мореплаватель остался лежать на земле, откуда далеко ещё было до воды. Женщины, как нам известно, железные.

В эти самые дни настал третий исход.

Первый, о котором в должном месте представлены были исчерпывающие сведения, начали иностранные туристы, в панике устремившиеся прочь от того, что теперь по прошествии времени, кажется опасностью столь ничтожной трещина рассекла тогда пиренейские горы от вершин до самого моря, и очень жаль, что она не остановилась на этом, и что дело этим не кончилось: представьте себе, как тщеславилась бы Европа, получив каньон, по сравнению с которым Ниагара – не более, чем жалкий ручеек. Во втором исходе приняли участие, главным образом, власть и деньги имущие – это случилось после того, как стало ясно, что полуостров, хоть и медленно, но неотвратимо отделяется от континента, доказывая при этом довольно убедительно, сколь шатки и непрочны идеи и структуры, почитавшиеся незыблемыми. Именно тогда стало очевидно, что конструкция нашего общества при всей своей сложности это карточный домик, который только с виду кажется надежным: дуньте – и рассыпется он по столу. И продолжая сравнение, скажем, что стол в данном случае и впервые в истории взял да и стронулся сам, своей волей, и что же нам остается, Господи Боже, как не бежать, спасая драгоценное достояние наше и не менее драгоценную жизнь?!

А третий исход, о котором мы повели речь прежде чем упомянуть вкратце о двух предыдущих, состоял из двух компонентов или, если угодно, проходил в два этапа, столь различных меж собой по самым основополагающим признакам, что, по мнению иных, следует считать их не частями единого целого, но отдельными явлениями – исходом третьим и исходом четвертым. Завтра – то есть в отдаленном будущем – историки, посвятившие себя изучению процессов, не в переносном, а в самом буквальном смысле преобразивших лицо земли, установят окончательно, есть ли основания для разделения, на котором кое-кто с жаром настаивает уже сегодня, и нам остается лишь уповать на взвешенность грядущих суждений и беспристрастие оценок. А нынешние критики уверяют, что было бы совершенно некорректно валить в одну кучу такие несопоставимые по природе и масштабу вещи, как бегство миллионов людей с побережья вглубь страны и отъезд нескольких тысяч за границу, на том лишь основании, что процессы эти совпали по времени. В этом научном споре мы не собираемся становиться на чью-либо сторону и уж подавно – выносить свое просвещенное суждение, ограничившись лишь тем, что заметим: участники третьего и четвертого исходов обуяны были одним и тем же страхом, но многоразличны были способы и средства борьбы с ним.