Шервуд Андерсон - Братья

Вчера поутру густой туман окутал нашу деревню, расположенную вблизи огромного города. Я рано вышел на дальнюю прогулку. Возвращаясь с равнины в нашу холмистую местность, я повстречал старика, родство которого имеет так много странных разветвлений. Некоторое, время старик шел рядом со мной, держа на руках собачку. Было холодно, собачка дрожала и скулила. В тумане лицо старика обрисовывалось не совсем ясно. Оно медленно покачивалось взад и вперед, вместе с клубами верхних слоев тумана и верхушками деревьев. Старик пустился рассказывать мне про человека, который убил жену и чье имя мозолило всем глаза на страницах газет, каждое утро доставляемых из города к нам в деревню. Идя рядом со мной, он плел длинную повесть о том, как он и его брат, теперь ставший убийцей, когда-то жили вместе.

— Да, он — мой брат, — повторял старик, кивая головой.

Казалось, он боялся, что я не поверю. А этот факт необходимо было твердо установить.

— Мы мальчиками росли вместе — он и я, — начал старик снова. — Играли вместе на гумне за домом отца. Но отец, видите ли, ушел на корабле в море. И тут случилось, что наши фамилии перепутались. Вы знаете, как это бывает. У нас разные, фамилии, но мы — братья. У нас был один отец. Мы вместе играли на гумне за домом отца. Целыми часами мы лежали вместе на сене: там было так тепло!

В тумане тощее тело старика напоминало сучковатое деревцо. Затем оно словно повисло в воздухе. Оно качалось взад и вперед, как на виселице. Глаза умоляли меня верить тому, что бормотали губы. В моем уме все, что касалось родства этого старика, смешалось, превратилось в хаос. Дух человека, убившего жену, вошел в тело этого бедного одинокого старика, который пытался рассказать мне то, чего ему никогда не удастся рассказать в городе, перед судьей. Вся история одиночества людей, их стремления к недостижимой красоте, пыталась выразить себя устами этого жалкого бормочущего старика, сошедшего с ума от одиночества и стоявшего в туманное утро на сельской дороге с собачкой на руках.

Старик так сильно прижимал к себе собачку, что она начала визжать от боли. Судороги сотрясали тело старика. Казалось, душа его пытается вырваться из тела и улететь сквозь туман, через равнину, в город — к певцу, к политику, к миллионеру, к убийце, к братьям и сестрам, живущим там, в городе. Сила желаний старика была столь велика, что его дрожь передалась и мне. Его рука так крепко сжали собачку, что она взвыла от боли. Я шагнул вперед, рванул старика за руку, — собачка упала и продолжала визжать, лежа на земле. Несомненно, у нее было что-то повреждено. Может быть, поломаны ребра. Старик глядел на собачку, лежавшую у его ног, как в тот вечер мастер с велосипедной фабрики, стоя в подъезде дома, глядел на убитую им жену.

— Мы — братья, — сказал он опять. — У нас разные фамилии, но мы братья. Наш отец, видите ли, ушел на корабле в море.

Я сижу в своем загородном доме. На дворе дождь. Холмы перед моими глазами внезапно исчезают, на их месте расстилается равнина, а за равниной — город. Час назад старик из лесного домика прошел мимо моего окна, но собачки с ним уже не было. Быть может, в то время, когда мы с ним разговаривали, он выжал дух из своей спутницы. Быть может, собачка, подобно жене мастера и ее нерожденному ребенку, теперь уже мертва. Листья дождем сыплются с деревьев, окаймляющих дорогу перед моим окном, — желтые, красные, золотистые листья тяжело падают прямо на землю, дождь немилосердно прибивает их к ней. Им не дано вспыхнуть прощальным золотым блеском в небе. Хорошо, когда в октябре ветер уносит листья далеко по равнине. Они должны исчезать, танцуя.