Женя Золотов - Исповедь школьника

— Конечно! — я весело кивнул. — Еще бы!

— Зато Женька очень гибкий, пластичный, — ска-)ал Ленька. — Это тоже красиво.

— Да, — отец кивнул, — он у меня красавчик. — Он посмотрел на часы. — Все, ребята, вы кончили? Давайте быстро в ванную, по очереди. Женька, ты первый: тебе надо еще высушить голову, приготовиться — сейчас пообедаем вместе — и к доктору… — он подмигнул. — А ты, Леонид, одевайся, пойдем пока со мной на кухню, поможешь чистить картошку!

Ленька надел пока одни брюки, рубашку решил надеть потом, после душа.

— Она белая, — объяснил он отцу, — на кухне все равно испачкаю…

Отец расхохотался:

— Спасибо, что объяснил. Я бы сам не догадался, что она белая. Правильно, пока наденешь фартук… Пойдем скорее!

Он ушел, а Ленька задержался в дверях, быстро оглянувшись, обнял меня, а я — его, и мы страстно, глубоко поцеловались — в губы, вложив в это все яростное нежелание расставаться. Шли долгие секунды. Все вокруг окуталось туманом, нас опять охватило волнение, и это уже начинало быть заметно обоим… Слышно было, как отец поет на кухне:

А он ставит и ставит им градусники…

— Эй, ребята! — крикнул отец. — Вы что там, скончались? Леонид, ну-ка иди сюда! Женька, быстро в ванную!

Ленька оторвался от меня и грустно улыбнулся.

— Похоже, Женька, на сегодня — все… Я кивнул:

— Жаль…

Но это было еще не все.

В ванной я старательно вымыл голову американским яблочным шампунем, хорошенько намылился мылом из лепестков роз — у него такой же одуряющий, безумный сексуальный запах, как теперь и у всей моей жизни, постучал кулаком в дверь и крикнул:

— Отец, потри мне спину! Отец заорал в ответ с кухни:

— Не могу, Женька, не могу, я жарю котлеты! Сейчас Леонид к тебе придет, все тебе сделает, что нужно… Он уже большой мальчик, я думаю, ничего принципиально нового он у тебя не увидит, правильно? Или ты другого мнения? — он захохотал. — А потом можете поменяться ролями… в смысле, пусть он моется, а ты бери сушилку для волос и иди сюда…

Через минуту Ленька проскользнул ко мне в ванную, разумеется, не закрывая за собой дверь, чтобы не вызывать подозрений. Он снял клеенчатый фартук, а вслед за ним брюки: «Чтоб не замочить…» — стыдливо объяснил он по направлению кухни, но отец все равно не слышал. Ленька взял в руки губку и медленно, осторожно водил ею по моей спине, бедрам, по ногам — вверх и вниз, справа — налево… и снова — вдоль спины, вверх и вниз… Пена стекала по моему телу густыми хлопьями. Я вытянулся, выгнув спину, запрокинул голову, держась поднятыми вверх руками за выступы на кафельной стене, закусывая губы, чтобы сдержать стон — я не знал, что это так приятно… Это было даже лучше, чем на простынях… Я чувствовал, как бьется мое сердце, и слышал Ленькино учащенное дыхание за спи-пой. Он продолжал нежно гладить меня — уже с боков, штем губка скользнула по моему животу, который я судорожно втягивал, уже не в силах терпеть… Я не знал, что делать.

В это время отец крикнул в кухни:

— Ребята, вы бы закрыли дверь, от вас пар идет по исей квартире! Что вы, совсем стыд потеряли? У нас же обои отклеятся…

«Это точно, — подумал я в бреду, — пар от нас валит, не то что по всей квартире, по всей Москве, и уже третий день; что дальше будет — не знаю…» Щелкнула задвижка — дверь в ванную была заперта.

— Ленька, — позвал я тихо, — иди сюда… Я сейчас с ума сойду… — Я открыл душ на полную мощность, — пусть он заглушит все остальное, пусть смоет все, а потом — будь, что будет — я уже ничего не соображал.

Ленька в мгновение ока очутился возле меня в ванне, его синие плавки остались лежать на стуле за занавеской.

Наша просторная ванная, как я уже писал, была окружена зеркалами, и в них мы отражались со всех сторон. Я никогда еще не видел нас одновременно в зеркалах, обнаженными, под струями воды — это так меня завело, что я уже не мог остановиться, если бы и хотел — да я и не собирался… Ленька едва дотронулся до моего тела мокрыми пальцами. Его руки скользнули по моим бедрам, по животу — и тут же я пролил в них свою любовь, трепеща и прижимаясь к нему всем телом, едва не задохнувшись и припадая губами к его рту — я не знаю, откуда во мне был такой неиссякаемый поток этой страсти, и все мне казалось мало… Вы осуждаете меня, господа строгие читатели? Вы считаете меня безнравственным, развращенным, испорченным мальчишкой, считает, что я утратил всякий стыд — а что мне было делать теперь, скажите, что? Ведь я же любил его, я его любил — любил больше жизни… и видел, как он безумно любит меня. Я так долго мечтал о нем, я страдал, я плакал, я так добивался его любви — а теперь я должен был остановиться?

…Ленька стоял передо мной, весь как есть — обнаженный, загорелый, омываемый струями воды, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по его лицу, падавшими на плечи — такой безумно красивый… Лицо его разрумянилось, глаза светились, он учащенно дышал, он был весь, до краев, наполнен любовью и страстью, и эта страсть была устремлена на меня. Что, если я скажу вам, что опустился перед ним на колени и, не в силах сдержаться, открыл рот и, как бы в жарком поцелуе, припал губами к тому, чем он так желал соединиться со мной, в чем была сосредоточены его страсть, и нежность, и сила. Ленькины руки неистово ласкали мои волосы, мои плечи, он тяжело дышал — это была ТАКАЯ близость, какую мы с ним еще не испытывали ни разу. Я обнимал и гладил его мокрое тело — божественно прекрасное, такое безумно любимое и так мучительно желающее меня, его напрягшийся живот, его подвижные бедра… Все опять произошло, и завершилось так же стремительно и так же бурно, как и у меня — и я едва не захлебнулся. Я чувствовал во рту его содрогания и ощущал незнакомый терпкий, горячий вкус — мой язык, мои раскрытые губы и подбородок были обильно залиты влагой его любви… Когда все закончилось и утихло, я осторожно поднял на него глаза — он смотрел на меня потрясенно, и я сказал, как всегда, в своем духе:

— Теперь ты, наверное, больше никогда не будешь меня целовать?..

Я еще говорил, а он уже целовал меня в губы, опустившись рядом со мной на колени в ванне, обнимая меня, гладя мои мокрые плечи, волосы, щеки, все тело. И так мы ласкали и ласкали друг друга, до бесконечности, под шумящими струями теплой воды, забыв обо псем… пока отец не постучал в дверь, приглашая нас к столу.

Вот, я рассказал, как было. Я не утаил ничего. Теперь можете судить меня, как хотите…

За обедом мы удивляли отца своей блаженной расслабленностью и своим странным, почти непристойным аппетитом, с которым все поглощали — он не успевал даже нам подкладывать. Отцу это казалось тем более странным, поскольку он помнил, как мало я ел все лето и последнее время в особенности, однако он счел это хорошим признаком — к выздоровлению, а усталость приписал физическим упражнениям. Он, по обыкновению, шутил, Ленька, по своей обычной скромности, был немногословен, а я и вовсе помалкивал, и только смущенно улыбался в ответ — мне казалось, будто все, что произошло, написано у меня на лице, и все это видят… Ленька сидел в своей аккуратной школьной форме, причесанный как полагается, а я просто завернулся в большое пушистое полотенце, как в одеяло — у меня совершенно не было сил даже одеться и высушить волосы… Похоже, это несколько больше, чем можно было ожидать, бросалось в глаза — потому что отец, не спрашивая меня, сам сварил и поставил передо мной большую чашку крепкого кофе, который я обычно редко пил, и он никогда мне не предлагал. После кофе и сытного обеда силы понемногу стали возвращаться. Я расчесал мокрые волосы, подсушил их феном, растрепал, снова причесал — уже как полагается, и пошел одеваться для поездки к психологу.