Мария Амор - Скажи «Goodbye»

В одну из ночей, уже под утро, Мура вдруг решила, что полетит в Милуоки, и с этой мыслью она сразу крепко заснула. Проснувшись утром, обнаружила, что уже десятый час, и что она неминуемо опаздывает в студию, где с ней запланировано интервью для русскоязычного отдела «Коль Исраэль». Но впервые за много дней настроение было отличным. Выпив залпом чашку кофе, Мура в привычном ритме загнанного кролика помчалась к Русскому Подворью, возле которого находилось здание радиостанции. Само интервью было почти полным повторением всего, написанного в её статье, на сей раз по-русски.

Выйдя из студии, Мурка направилась в турагентство. От волнения кровь у нее в венах бурлила, как кока-кола. Оказалось, что прямых полетов в Милуоки из Тель-Авива нет, и она заказала билет в Чикаго на начало сентября. При помощи кредитной карточки платеж можно растянуть на несколько месяцев. Она подумала, что княжна Васильчикова наверняка поступила бы также. И постепенно это безумное предприятие обросло банальными подробностями и начало казаться вполне нормальным, почти трезво взвешенным. Существовала даже маленькая подстраховочка — от билета можно отказаться в течение двух недель. Дело оставалось за малым — получить разрешение Шмуэля на срочный отпуск и выяснить, готов ли Сергей дать ей еще один шанс.

В редакции Мура набрела на главного редактора и, ссылаясь на мытарства последних поездок, выпросила у него недельный отпуск, начиная с 1 сентября. А придя домой, долго нервно ходила по квартире, потом приготовила кофе, и наконец решительно позвонила в Милуоки. Ответила автоматическая секретарша. Писать по электронной почте не хотелось, чтобы не обрекать себя на мучительное ожидание ответа. К тому же, для того, чтобы понять правильно ли принятое решение, необходимо было услышать его спонтанный ответ, тон его голоса. Приходилось смириться с разницей в часах и ждать утра. За бессонную ночь Мура извелась вконец, и начала подозревать, что успела пристраститься к состоянию ожидания как к наркотику. До утра последовательница княжны Васильчиковой так успела сжиться со своими мечтами о полете в Америку и о романтической встрече с Сергеем, что страшно было даже предположить, что, быть может, он ее совершенно забыл.

Дотерпев до восьми утра, Мура с третьей попытки сумела правильно набрать телефонный номер. В тот момент, когда раздался первый звонок, на смену волнению пришло спокойствие человека, выпрыгнувшего из окна, или нажавшего курок — спокойствие уже отрубленной головы… Когда Сергей ответил, она была по ту сторону надежд и разочарований, что делало ее на секунду неуязвимой и отважной.

— Сергей, здравствуй. Это Мура. Я тут собираюсь в Милуоки…

На другой стороне провода мучительно долгую секунду длилось ошарашенное молчание. А потом:

— Мурка! Я буду так рад!

— Тогда я, пожалуй, приеду. — Теперь Мура точно чувствовала себя дурой, и от смущения ей даже захотелось вот нарочно теперь не приезжать.

Наверное, Сергей это понял, потому что он немного более хриплым, чем обычно голосом сказал:

— Я просто этого не ожидал, но ты… вернула меня к жизни.

У Мурки камень с сердца упал. Теперь все стало казаться просто и правильно.

— Именно из этих человеколюбивых побуждений я и решилась на посещение Милуоки. Ну, не считая своего давнишнего интереса к музею Голды Меир.

— Хм, боюсь, я там никогда не был.

— Ну вот, видишь, сможем сходить вместе, — обнадежила Мура. — Я могу прилететь первого сентября, если тебе это удобно.

— Мне удобно.

— Я в Чикаго прилетаю. Ты меня сможешь встретить?

— Конечно. Как надолго?

— Не знаю. Как тебе удобно?

— Мне удобно, чтобы ты не возвращалась, — голос его был спокоен и тверд.

— Я… дней на восемь-десять, думаю… — все внутри Мурки пело и ликовало, и к глазам подступали слезы.

Она представляла себе, как он стоит, держа крепкой рукой телефон у виска, и его лицо, когда он сказал:

— Я буду тебя очень ждать…

Тем же вечером, поскольку сидеть дома не было сил, Александра и Мура пошли в «Ян». Атмосфера в кабачке была эклектично восточная, горели свечи в египетских филигранных подсвечниках, кругом были навалены расшитые индийские подушки, полы и диваны устланы персидскими коврами, на столиках дымились индийские душистые палочки. Мурка надела широкую ситцевую пеструю юбку и крупные длинные бусы, и со своими черными волосами, бровями-дугами и ярко-красной помадой, выглядела, по меньшей мере, главной наложницей в гареме. Александра была в элегантном серебристо-сером платье от Шанель.

— Неважно, чего ждать, только дай мне повод известись, и я начну сходить с ума. — Мура поднесла ко рту ложку с горячим сахлабом с ванилью, посыпанным корицей, орешками и тертым шоколадом. Посмаковала и заметила: — Вообще-то я больше люблю сахлаб с розовой водой, но этот тоже ничего. Мама говорит, что если бы время текло так быстро, как мне хочется, я бы была уже старушкой, но мне надо, что бы оно шло рывками с остановками. И чтобы все остановки были в раю.

— А я, по совету Мерилин Монро, стараюсь в отношениях с мужчинами не волноваться, а волновать, — Сашка пригубила горячий глинтвейн.

— Да, Мерилин Монро это, конечно, такой источник премудрости, из которого всем последующим поколениям красавиц черпать и черпать… — съязвила Мурка.

— Между прочим, чтобы быть такой дурочкой, как Мерилин Монро, надо немало ума, — вступилась Сашка за свой кумир.

— Может быть, но не много пользы ей было от него. Смотри, куда привела ее вся ее премудрость к тридцати семи годам.

— Да, — вздохнула Александра. — Но порой дольше всех живут как раз дураки.

— Это кто сказал? — обычно у Сашкиной мудрости существовал первоисточник.

— Я сама сподобилась наблюдать живьем престарелых идиотов, — взмахнув ресницами, поделилась Сашка редким собственным наблюдением.

— А может, лучше долго жить дураком, чем быстро умереть умником?

— Не знаю, — призадумалась Сашка. — Вроде бы, пока речь идет о такой мало пригодной вещи, как интеллект, так долголетие, конечно, дороже. Но если бы меня спросили, хочу ли я долго жить толстухой, или недолго, но стройной, то я бы не колебалась.

Некоторое время девушки молча обдумывали эту дилемму.

— Да, толстой быть не хочется. И зачем только женщинам желудок? — вздохнула Мура, проглотив еще ложку сахлаба.

— Желудок — это неприлично. У красивой женщины нет желудка, — капризно заявила Сашка. — А, кстати, что это на тебе надето?

— Это такой прикид, a la Фрида Кало.

— Кто такая эта Аля Фрида Кало? Судя по твоему костюму — солистка народного ансамбля песни и пляски? — небрежно спросила Сашка.

— Мексиканская художница.

— А-а, — Александра подумала секунду. — А мой любимый художник — Обри Бердслей.