Михаил Анчаров - Записки странствующего энтузиаста

- Молчи, скотина, я тебе верил…

- Главное, был бы порядок, — сказал «ангел». — Показывайте, сэр.

- Где-то здесь.

Быстро осмотрели помещение бензоколонки. Пусто.

- Погодите, — сказал мужчина в сером, — позовем Гертруду. Женщина, похожая на постаревшую газель, спустилась с подножки. Когда она вошла, тот сказал:

- Гертруда, где сейф?

- Сейчас поищем, — угрожающе сказала она, оглядев стены, и, раздирая юбку, стала лакированным кавалерийским сапогом бить стекла в витрине с почетными фотографиями особо важных клиентов и какими-то дипломами. От юбки остался один лоскут, и тогда стало видно, какая Гертруда вся жилистая. Как римская катапульта.

Ее еле оттащили.

- За витриной, — сказала она.

Витрину отвернули от стены и увидели сейф.

- Сейчас поищем, — сказала она и стала ласкать какие-то металлические украшения. Стена сейфа стала отъезжать. Внутри зажегся свет. Сейф был пуст.

- Обманул. Ах ты, шкура продажная! Проклятая свинья! — сказала Гертруда и выругалась.

- Ферфлюхтешвайн!

- Где? — вскрикнул я.

- Вы же видите, что его здесь нет. Остолопы… — и крикнула: — Сбежал! «Ангелы» тщательно осматривали сейф. Надо было возвращаться.

- Спасибо, сэр, что предупредили, — сказал мне старший «ангел». Я кивнул.

Я шел по пустому, чистому от машин шоссе и думал, чем держала профессора эта жилистая самочка, жена среднего качества, которую надо было одевать даже ценой Апокалипсиса.

Потом вспомнил: ах, да, профессор ведь наверняка знал о предсказании Нострадамуса и о том, что Апокалипсис уже был в день усекновения главы Иоанна Предтечи — 6 августа на Курской дуге и что уже давно наступило воскрешение. Поэтому и понтировал нахально. Хватит, хватит — думал я. Все остальное — подробности. Да и стар уже. А я еще не был в Греции.

Дорогой дядя!

В автобусе по дороге из Тольятти в аэропорт, который назывался Кроумоч, я догадался, что пора уже рассказать о «деос экс махина».

«Деос экс махина» в переводе означает — «бог из машины».

Когда боги Эллады кончили свой сезон, а машины — начали, то стали это выражение переводить — «черт из машины».

Как правильно, я не знаю. Все зависит от взглядов на ту постороннюю силу, которая внезапно решает все проблемы, в которых запутались персонажи.

Идет на сцене трагедия, конфликт уперся в неразрешимое противоречие, и автор не знает, чем кончать пьесу. Куда ни кинь — все клин, не трагедия, не комедия, а так… ни то ни се. Чем же кончать спектакль?

И придумали — в финале выпустить потустороннюю силу, которая все уладит.

В давние времена актера с грохотом и аффектами поднимала над сценой машина, в новые времена этот «черт из машины» сам приходил.

Вдруг появлялся дядя богач и раздавал всем сестрам по серьгам, или оказывалось, что сиротка-то — граф и может жениться на искомой графине.

И все же «деос экс махина» оставлял зрителя неудовлетворенным. Конфликт на сцене улаживался, а к жизни отношения не имел. Так как не каждый зритель был неопознанный граф. Да, конечно, бывает, как неожиданный выигрыш в рулетку, но рассчитывать на это нельзя. На бога, даже из машины, надейся, а сам не плошай. Так оно и шло.

Но постепенно накапливался другой исторический опыт. И стало помаленьку ясно, что по отношению к жизни все финалы на сцене, даже без «деос экс махина», — липа.

В жизни — любой финал есть начало другого цикла жизни. И любой зритель это знает, и именно поэтому все еще жив.

И зритель начал сомневаться в сути конфликтов драмы. И несмотря на потуги рекламы, искусство конфликта все меньше влияет на жизнь, хотя и тщится доказать обратное. И теории сочиняет, и лапками скребет, да что толку? А когда-то было иначе.

Мне кажется, я догадался, в чем дикая и печальная несхожесть сцены и жизни, искусства и действительности, мечты и возможности. Мне кажется, я догадался. Я думаю, что надо изменить в корне отношение к «деос экс махине» не только на сцене, но и в жизни. Мне кажется, что именно «деос экс махина» и есть подлинный финал любого конфликта в жизни, а стало быть, и на сцене.

Но это надо понять, а поняв — применить. И тогда искусство снова станет высоким рассмотрением жизни, а не безделушкой или иллюстрацией к тому, что зрителю известно и так.

Мне кажется, я догадался, почему такое искусство почти утратило моральный авторитет для всех, кроме уж очень молодых, начинающих и наивных. Для взрослых же оно — лишь необязательное отвлечение от производства и забот дня, то есть от того, что есть на самом деле.

Все дело в том, что вместе с грязной водой выплеснули и ребенка.

«Деос экс махина» — это не вопрос вкуса, не сценический трюк. Когда-то за ним стояла философия. Теперь ее надо перевернуть с головы на ноги.

Она устарела? Ну и «деос» с ней. Но она была основана на реальном опыте, который говорил, что если всеобщая жизнь существует, несмотря на личную смерть каждого зрителя, значит, разрешение любого конфликта и в жизни и на сцене лежит за пределами схватки бойцов и фигурантов. То есть, что хотя смерть предстоит каждому, но преждевременная смерть вовсе не обязательна. То есть, что смерть из-за конфликта вовсе не есть закон, и что законом как раз является обратное положение. То есть, что конфликт в жизни в девяноста случаях из ста разрешается не смертью и даже не хитрой интригой, а как раз обстоятельствами, не имеющими к данному конфликту явного отношения. То есть, людской опыт показал, что в 90 случаях из 100 конфликт в жизни снимается потому, что наступила новая жизнь, для которой прежний конфликт просто несуществен, не имеет значения, устарел, смешон, и история расстается с ним, смеясь.

И что тот из участников конфликта, который очнулся от гипноза и наркоза, видит, что пришло спасение, и живет дальше. А кто не очнется — гибнет. Это и есть жизнь. Все остальное — драматургия, откуда второпях изгнали дешевый сценический прием, не замечая, что вместе с наивным, фантастическим объяснением выкинули и гигантское реальное обобщение.

Если у людей, у народа, у человечества отнять веру в то, что дело идет к лучшему, то не только искусство становится необязательным психозом, но и жить незачем. Если бы сын умел читать, я бы написал ему такое письмо: «Сынок, ты был зачат бессознательно, но оставлен жить — сознательно. Три месяца медицина дает на принятие решения. Сынок, неужели я бы сознательно обрек тебя на муки жизни, если бы знал, что они обязательны? Я уверен в обратном. Я люблю тебя, сынок.

И поэтому я приступаю к огромной теме — выручке со стороны, которую назову „деос экс махина“ именно потому, что этот прием на сцене и в обязательном искусствоведении давно опозорен. А это у меня вызывает смех.

А смех, как ты давно понял, есть внезапное избавление от престижа. Так вот, сынок, ты в моей жизни и есть выручка со стороны.