Михаил Анчаров - Записки странствующего энтузиаста

Прошлое уже было. Его можно только изучать. И вообще — все, что изучают, — всегда прошлое. Влиять можно только на будущее, которое все время меняется в зависимости от количества его создателей и мощи их контакта, то есть от любви.

Злоба бесплодна, слезы бессильны, хохот — это освобождение. Но только восхищение сотворяет все на свете. А если оно совместное, то можно залететь в то будущее, которое сложится при твоем участии. Пора было лететь, дорогой дядя.

Действия затухают. Они рабы термодинамики. А плоды восхищения — прорастают. Так как все время добавляется энергия чьих-то истинных желаний. Пора было лететь.

Почему у давних пророков кое-что сбывается, а остальное, по большей части, — липа? Потому что они ничего не предлагают от себя лично, кроме проклятий за грехи и уговоров улучшаться.

Мы согласны улучшаться? А как это сделать?

Все давние Апокалипсисы — это посещение будущего на уровне науки и творчества своего времени.

Все Апокалипсисы — это то будущее, которое было бы, если бы люди не изобретали, чтобы его не было.

Лечу.

Дорогой дядя!

По дороге времени я, конечно, не удержался и слегка притормозил, чтобы увидеть конец мужа Кристаловны. Как ни странно, он совпал с концом Ферфлюхтешвайна. Впрочем, чему же удивляться?

Еще когда прибежала Кристаловна и, захлебываясь слезами, сказала, что ее бывший муж вошел к ней проститься и умолял простить его за все, а потом ушел в нужник и не вернулся, то оцепили весь поселок, чтобы не дать ему улизнуть. Сломали дверь нужника и никого не нашли.

Но я им снова сказал — ищите здесь, так как сразу заподозрил тайник. После того, как я отменил Апокалипсис, ко мне прислушивались. Когда вычерпали все, то на дне нашли люк. Потом обнаружили коридор, ведущий невесть куда. Коридор был из чистого золота, свежевыработанного, поэтому в коридоре все еще дурно пахло.

Коридор был неимоверной длины, поэтому, чтобы не задохнуться от выхлопных газов, по нему помчались на велосипедах, переговариваясь по рации.

И где-то, вы не поверите, аж под самой Атлантикой они настигли мужа Кристаловны и, к своему изумлению, профессора Ферфлюхтешвайна. Оба сидели на полу обнявшись и стонали.

Сначала подумали об их примирении. А оказалось, они без сил.

Ферфлюхтешвайн тоже пользовался сапожниковской выдумкой. Энергия бралась от двигателя, сходного по устройству, но лучшей конструкции.

Каждый из них вел коридор навстречу друг другу, но противоположными методами. Один превращал фекалии в золото, другой тратил золото и превращал его в фекалии. Один создавал богатство, другой — дефицит.

На середине они столкнулись. Победа одного означала конец другого. И наоборот. Экологические двигатели работали, уничтожая плоды обоих.

Когда все закончилось, мне предложили ого-го какой пост! Но я отказался и стал писать давно задуманную картину — в голубом цвете и слегка коричневом.

Но, видимо, не надо было мне тормозить по дороге времени, чтобы полюбопытствовать, чем же все-таки кончилась эта история с золотом и дерьмом. Полет резко прервался, и давно задуманная картина — тоже.

Дорогой дядя!

Я снял пиджак, штаны и бежевую рубаху и вот лежу на песчаном пляже неаккуратного, некурортного моря. Я так понимаю, что где-то в районе города Одессы. Раннее-раннее утро. Дико после сна захотелось выкупаться. Поплескался, окунулся, освежился.

Вышел на берег, надел плавки, которые, видимо, оставил на песке — потому что они совершенно сухие. Странно, почему не заметил, что купался голый? Утреннее солнце светит со стороны берега на море.

Дальше я замечаю себя в привычном отчаянии — опять где-то все растерял по дороге. Что дома скажут? Не надо было пускаться из дому, если человек отвык. Что я скажу насчет бежевой рубашки? В конце концов, я махнул рукой. А где она может быть? Ясно же, что там, где и остальное, если сперли все. И тут я понимаю, что куда-то ехал.

И вдруг вспомнил, логически вывел, что был пиджак с документами, и даже вспомнил этот пиджак и как он висел на «плечиках» в купе поезда. И начинаю сомневаться, что его сперли на пляже, а может, я его забыл еще в поезде, когда пошел купаться. Видно, все несчастия навалились на меня сразу. Чувство отчаяния усилилось.

Я в плавках пошел с пляжа вверх, к кустам, за которыми, я знал, железная дорога, чтобы вернуться на станцию. Сквозь кусты видны крыши пассажирских вагонов. Я продрался и увидел забор из сплошных досок, над которыми только крыши вагонов и бледно-голубое утреннее небо, теперь солнечное — впереди справа.

И тут я увидел, что крыши вагонов тихонько тронулись с места. Куда уж! Высокий забор.

И тут я вдруг сообразил почему-то, что это именно мой поезд сейчас уходит. Еще одно несчастье. И чересчур забор высокий. И я вдруг решил сделать последнюю попытку.

Подпрыгнул, ухватился за край забора и неожиданно легко перелез через него. Спрыгнул на тенистый песчаный откос, мимо которого медленно двигались пассажирские вагоны. Вот почему за забором были видны только крыши — поезд шел в низине. Вагоны идут близко, в левую сторону, и все двери закрыты, и нет подножек. Но потом я увидел поручни.

Ухватился, повис на несколько секунд для пробы. И соскочил на откос. На одних руках не проедешь, а внизу черные масляные шпалы. Услышал голоса.

Двое промасленных, неопрятных, как шпалы, мужчин справа рысцой приближались по откосу. Лиц не было видно, так как справа светилось небо и над забором свешивались лапы железнодорожных сосен. Они бежали ко мне, переговариваясь, и у одного в руке сверкала бутылка.

Я отступил к забору и по разговору понял, что они намереваются подцепиться к поезду. Каким образом?

Приближались последние несколько вагонов с поручнями и подножкой. И вдруг я решился. Я вспомнил, как сиганул через забор.

Я прыгнул вбок и слегка вниз и схватился за последний поручень последнего вагона. Ноги мои внизу ощутили подножку.

Я ехал. Поезд ускорял ход. И меня сносило.

И вдруг я увидел, как слева приближается какое-то железнодорожное сооружение ржавого вида. И когда я прижимался к вагону, то повис на одной ноге, на самом краешке подножки. Сооружение проехало мимо.

Я с трудом дотянулся обратно, так как движение поезда откидывало меня назад. И еще ожидался ветер, когда поезд пойдет быстро. А спереди опять приближалось такое же ржавое, и я опять прижался, а потом еле вернулся в исходное положение. А сколько их еще впереди? Не выдержать.

Я уставился на закрытую дверь и хотел постучать. Но для этого надо было отпустить руку, а я как раз висел на подножке на одной ноге и подтягивался обратно. И все же я, вернувшись к двери, на секунду отпустил, оторвал руку от поручня, стукнул ею в дверь, и опять схватился за поручень. Потом ударил в дверь лбом. И вдруг увидел, что треугольный стержень замка поворачивается. И дверь открывается. Я увидел лицо возмущенной проводницы, я услышал, как она потребовала немедленно спрыгнуть с подножки, и успел сказать: