Яков Арсенов - 76-Т3

— Стойте! Как вы здесь оказались! — запричитала она, схватив Матвеенкова за рукав.

— Да я… в смысле… безо всякого, так сказать, — побрел Леша в свои обычные в подобных случаях речевые дебри.

— Ты мне не умничай! Корчишь из себя ненормального! Я двадцать лет тут сижу и все ваши иностранные языки выучила! Разбираюсь, когда 01 звонить, когда 02! Решетнев под шумок развернулся к балкону. Вчерашний пожарный маршрут показался ему безопасней. Спустя полчаса он возлежал в травмпункте.

— Где это вы так? — отвлекал хирург, ощупывая ногу.

— Антенну устанавливали.

— Лучше бы к девушкам сходили, чем по крышам в такую погоду лазать, попенял врач.

— А-а! — заорал Решетнев от профессионального движения.

— Ну вот, кажется все. У вас трещина плюсны.

— Серьезно!?

— Шучу, у вас перелом, — улыбнулся хирург. 535 превратилась в палату. Посетители шли и шли. Даже в понедельник, когда никто никуда не ходит.

— Эк тебя угораздило, — соболезновали они. — Жил как человек, и на тебе — по женским общежитиям понесло.

— В жизни надо срываться, — оправдывался Решетнев любимым лозунгом Бирюка.

Выражали соболезнование и попутно выметали из тумбочек все продукты. Вместо того, чтобы, как подобает, приносить их больному. Запасы 535 таяли на глазах.

— Как долго у тебя срастается кость, Решетнев! — говорили сожители. Она у тебя без всякого костного мозга! Ты нас по миру пустишь! Самым методичным гостем был Матвеенков. Он являлся, сидел для приличия минуты две-три у изголовья больного, а потом, жестикулируя сосисочками пальцев, начинал элегию:

— Я… так сказать, в смысле… одним словом в крайнем случае, произносил он, словно пораженный моторной афазией.

— В шкафу! — обрывал его Гриншпон. — От тебя ничего не скроешь!

Леша брал пять своих почти законных клубней. Заведя сложный благодарственный монолог, исчезал за дверью.

— Зачем обижат человек? — защищал его Мурат. — Тыбылыс лубой гост надо отдать всо! Панравилса кинжял — отдай кинжял, спросили время — отдай часы!

— Понимаешь, брат, — наезжал Гриншпон, — наш равнинный лабаз не вынесет твоих высокогорных обычаев! Когда, наконец, тебе придет перевод от родителей на очередную помолвку?

Оставалось одно — погрузочно-разгрузочные работы без использования подъемно-траспортных средств. 535 устремилась на отхожие промыслы, и, чтобы не попрошайничала, прихватила за компанию 540, хотя Фельдман обещал прокрутить ей материальные помощи. И Пунтуса с Нынкиным, который уже неделю пытался впасть в анабиоз. Город засыпал. Он долго ворочался, искал удобную позу. То здесь гасло и вновь вспыхивало окно, то там. Потом долго вздрагивал во сне, то сиреной скорой помощи, то запоздалым скрипом тормозов на перекрестке.

— Хорошо зверям, — говорил по дороге Нынкин, чуть голод — сразу в спячку.

— У них хоть совесть есть, — поддерживал вялый разговор Пунтус. — Они нет-нет просыпаются, а ты, если заснешь, то лет до сорока. По ночам на холодильной базе платили вдвойне. Рефрижераторы были с мойвой. Договорившись насчет суммы, приступили к разгрузке.

Фельдман, в основном, перекуривал и болтался по складу. Совершенно случайно он напоролся на чей-то тайничок с красной рыбой. Наверное, кто-то из служащих припрятал, чтобы в удобный момент утащить, допустил он и аккуратно переложил живность в портфель. В конце разгрузки расколол об колено плитку свежемороженой мойвы и большую часть сунул за пазуху.

— Будет неплохим подспорьем, — сказал он, застегивая куртку на все пуговицы.

— Да кто ее станет есть!? — попытались отговорить его друзья.

— Ее надо уметь приготовить, только и всего, — удивившись безвкусице, оправдал рыбу Фельдман. — У нас дефицит поваренных книг, поэтому многое залеживается. Никакой кулинарной культуры в быту.

На проходной студентам устроили проверку. Фельдман встал в очередь последним — боязно все-таки, хоть и рядовое, не для себя, но все Же расхищение социалистического имущества. Пока ощупывали передних, мойва за пазухой быстро таяла. Непоправимо быстро. Охранник, проверяя портфель, с ужасом наблюдал за глазами Фельдмана, бегающими туда-сюда как в нистагме. Они норовили и спрятаться от непонятно откуда взявшегося стыда, и в то же время все вокруг видеть.

— Кажется, переработал, — пожалел Фельдмана проверяющий.

— Быстрее, дедуля, быстрее, — крутился, как на огне, незадачливый расхититель.

— О! — воскликнул дед, нисколько не торопясь. — Красной у нас на базе не было! Где такую красавицу раздобыл?

Фельдман сообразил, что вагон красной рыбы разошелся по начальству настолько тихо, что даже охрана не в курсе.

— Рыбки мороженой почему не взяли? Питаетесь, небось, не шибко, спросил вохровец, не найдя мойвы, которая, как он считал, была единственным товаром на базе.

— Генералы не питаются отбросами! — выдавил Фельдман фразу из шедшего в «Победе» фильма и, будто ошпаренный, вылетел с проходной. Бросив портфель, он начал яростно раздеваться. Оттаявшие мойвинки проскальзывали через штанины и, словно живые, падали у ног.

— Не могли первым пропустить, — посетовал Фельдман на друзей. — Для вас же старался!

Грузчикам стало жалко вымокшего друга. Рудик предложил зайти в пивной зал «девятнарика». Чтобы красную рыбу, которой Фельдман намеревался полакомиться в Новый год, не есть всухомятку спозаранку.

_ В следующую ночь Фельдман не вышел. Его уклончивая речь прозвучала неубедительно. Тогда он привлек всю двигательную мышечную энергию, чтобы доказать жестами, насколько чаще пробоины в отоплении случаются ночью, и почему он, как дежурный сантехник на полставки, должен быть начеку, а не таскаться по всяким базам! Он давненько наметил себе другой путь ликвидации финансовых брешей — занимался лотереей. Постоянное аллегри придавало ему еще большую уверенность в успехе. Откуда ему было знать, что выигрышный билет может всучить только кассир вместо сдачи за неимением мелочи, а методичность здесь губительна.

Остальные продолжили, желая узнать, сколько можно выдержать вот так днем учеба, ночью работа, плюс всякие секции и репетиции.

Следующей ночью вагоны были-с картошкой.

— Жаль, Фельдмана нет, хоть бульбы набрали бы, пригорюнился Нынкин. — А то каждый день вермишель вареная, вермишель жареная, вермишель пареная! Уже в кишечный тракт въелась.

— Мы иногда разнообразим, — сказал Артамонов, едим прямо из пачки.

— Напрочь убивает чувство голода при исхудании…

— Странно, что ее выпускает пищевая промышленность, а не фармацевтическая, скажем… Драгоценнейшую картошку, наполовину тронутую порчей, таскали из затхлой темнотищи вагона, гадая, откуда мог прибыть такой груз. Нанюхавшись миазмов, Нынкин сказал: