Яков Арсенов - Тринити

Я работал корреспондентом отраслевой газеты — мотался по стране.

Обретаясь в самых низах журналистской карьеры, мы с напарником Олегом Мельниковым вели репортажи с новых объектов по добыче нефти и газа то на Ямале, то в Надыме, то в Тюмени.

Как-то нас развернуло на юг и угораздило отражать введение в строй участка трубопровода в Средней Азии, почти на самом побережье Аральского моря. Побережье — очень смело сказано, когда перед тобой замерзшая пустыня с утопленными в землю кораблями и баржами да отступившее за горизонт обмелевшее море, от одного вида которого в лучах заходящего солнца на зубах скрипела пескосмесь — песочная пудра с солью.

Первый день считался днем заезда — мы ничего не делали, а просто свыкались с судьбой.

Под ночлег нам с Олегом выделили балок — перегороженную пополам обрученную фанерную бочку на длинных деревянных полозьях. Все хозяйство балка состояло из буржуйки в тамбуре при входе и двух оргалитовых лежаков в комнатах по торцам.

В предвкушении завтрашних мотаний по магистральному газопроводу мы перекусили в столовой бешбармаком из какой-то собачатины и уединились в бочке, как два Диогена.

На улице было минус десять в тени, но из-за ветра казалось, что все сорок.

Окаменевшие до синевы мореные дрова разгорались плохо, и напарник изводил спички коробок за коробком. Он поленился набрать верблюжьего кизяка по совету местных кара-калпаков, и мучался, как древний человек. Спички должны были вот-вот закончиться.

Тогда, пошарив по шкафам, Олег нашел какой-то ящик с макулатурой и пустил все его содержимое на розжиг. Бумага оказалась кстати, но сгорала очень быстро, и печку по-прежнему не удавалось затопить как надо. Ветер пытался укатить нашу бочку вслед за шарами перекати-поля и задувал в трубу с такой силой, что пламя то и дело гасло. Напарник упрямо брал очередную стопку бумаги и начинал все снова. При этом он безудержно хохотал и катался по ледяному полу тамбура. Укутавшись в «доху на рыбьем меху» — совершенно нежизнеутверждающую демисезонную кацавейку, — я попросил его заткнуться, но он, при всем уважении ко мне, оказался не силах отозваться на просьбу. Его смех был настолько безудержен и не к месту, что я всерьез заинтересовался происходящим. Оторвавшись от своей книги, я стал исподтишка наблюдать за напарником — не заболел ли он, часом? Хворь, она ведь у каждого начинается по-своему. И тут я понял, что Олег смеется над текстами, которыми испещрена бумага. Перед тем как отправить в огонь очередную стопку, мой напарник прочитывал ее и просто давился от смеха. Пол под ним начал оттаивать. Мне стало совсем любопытно. Я вышел в тамбур, вынул из ящика и просмотрел наугад несколько страниц. Это был чей-то архив. То ли брошенный, то ли забытый дневниковые записи, наброски, письма.

Я в безакцептном порядке изъял у напарника ящик и, как жлоб, унес на свою половину. Напарник обиделся и несколько раз порывался продолжить инквизицию, но я заперся и больше не впускал его к себе.

Олегу ничего не оставалось, как отправиться на улицу за кизяком, а я решил основательно исследовать бумаги. Они были все переворошены, но читались с интересом даже вне всякой последовательности. Текст имел своеобразную стилистику, был аритмичен и не имел ни начала, ни конца, словно автор отмахивался от идущих к нему со всех сторон слов и на бумагу прорывались только самые отчаянные и смелые выражения, за которыми было не уследить. Создавалось впечатление, что в эту малообитаемую местность владелец архива забрался для того, чтобы избавиться от ребенка, появление которого было совершенно некстати.

Можно было догадаться, что автор много раз начинал сначала, не решаясь, в каком из качеств применить себя, что-то мешало ему быть последовательным. То он заходил с точки зрения документальной и частил вставками из дневников, то обращался к вымыслу и полностью пропадал сам как участник событий. Первое лицо переходило во второе, в третье, потом обратно. С этими бумагами у автора явно что-то не получалось, что-то не позволяло ему быть ординарным. А может быть, не с бумагами было неладно, а с самой жизнью, их породившей.

Я зачитался допоздна, но одолеть за раз все бумаги не удалось. Перед рассветом тепло расползлось по всему балку, и сон сморил меня.

Проснувшись, мы с Олегом поводили по зубам щетками — с пастой, но без воды, отплевались и отправились на работу.

Страшно хотелось прильнуть к какому-нибудь забору, но от одной мысли, что придется оголять тылы, все втягивалось вовнутрь настолько, что едва не образовывалась обратная грыжа.

— Кто здесь жил, в этом балке? — спросил я начальника участка Cпиридонова, пританцовывая.

— Одну минутку, — сказал он, регулируя движение уходящих на линию двухмостовых «ГАЗ-66», а когда справился, махнул наконец рукой в мою сторону. — Специалист один отбывал, — дал он понять, что не особенно в курсе множественных кадровых перемещений.

— Давно уехал? — попытал я его еще немного.

— Пожалуй, с полгода будет, как перевелся.

— Концы какие-нибудь остались? Позвонить там или адрес…

— Может быть, в управлении, в Ургенче, — сказал начальник участка. — А здесь нет, вряд ли.

Покончив с репортажем, мы с Олегом через пару дней вернулись в Москву.

Найденные бумаги я прихватил с собой.

Олег помог мне дотащить до окраины столицы этот объемистый и неудобный сундучок, продолжая обижаться на то, что я не дал ему спалить все бумаги и выгнал на мороз за кизяком.

Прошло немало времени, прежде чем я понял, что все мои попытки разыскать хозяина записок могут оказаться безуспешными.

Меж тем я систематизировал бумаги. Перечитывая по настроению то одну часть, то другую, я не замечал, как уходил в них с головой. Я проводил с архивом все выходные и даже брал его с собою в отпуска. Не знаю, почему меня влекло к нему. Может быть, потому, что время моей юности присутствовало в записках по полной выкладке. Мне не доводилось видеть свое время вот так, со стороны. Пожить в нем удалось, а вглядываться с расстояния не приходило в голову. Записки не были привязаны к местности. Они были пришиты ко времени. Причем самой что ни на есть смоленой дратвой. Создавалось впечатление, что автор попросту оцифровал прошлое. Весь архив был сплошь испещрен числительными — «76-Т3», 535-я комната, 540-я комната, магнитофон «Снежеть-202», III крайнесеверный пояс Главснаба, транзисторный приемник «VEF-212», общежитие № 2, в масштабе 1:2, проигрыватель «Арктур-520», выварки № 13 и № 666, магнитофон «Юпитер-210», 1-й переулок им. М. Ульяновой, 29 леспромхозов, 1 Мая, войсковая часть № 65471, столовая № 19, автобус, случайно, не 11-й ли? заключенный № 123456, учреждение АН 243/8, 22 подосиновика на 1 кв. м. И так по всему тексту. Изобилующие цифрами страницы при обработке взглядом, как выражаются специалисты, давали «зерно» и превращались в пейзажи времени. Изображения получались отчетливыми, хотя и крупнозернистыми. Обратный эффект высокого творческого разрешения.