Яков Арсенов - 76-Т3

Первокурсницы, совершая пробные любовные вылазки в парк, шарахались от памятника, как от привидения. Майский парк славился деревянными скульптурами, которые ваялись из засохших на корню деревьев. Дубы умирали десятками. В парк, как на падаль, слетелись все резчики страны. Материала стало не хватать. Стволы пришлось завозить из соседнего леса. Их распиливали, зарывали в землю и вырубали то ли брянского князя Романа, то ли дурака Ивана. За каких-то пару лет парк превратился в языческое кладбище.

Из реализма там был только гранитный бюст дважды Героя Социалистического Труда Бутасова. У подножия зачастую сидел сам герой с бутылкой. Он целовал себя каменного, бил в грудь и кричал на прохожих.

Майский парк считался кровным массивом студентов-машиностроителей. Над ним постоянно брались какие-то обязательства. Может быть, потому, что парк сильно смахивал на студентов — был таким же бесхозно заросшим и с Пушкиным внутри.

Окрестности находились как бы в одной компании с институтским комплексом. Только два пуританизированных общежития — женское и мужское заговорщицки стояли в стороне. Они не могли соперничать с кремлевской кладкой старинных построек, а простым силикатным кирпичом нынче не каждого прошибешь.

Архитектурным довеском к ним служила столовая N19, попросту «девятнарик». Питались в ней большей частью в дни стипендий. Она была удобна тем, что любое мясо, принятое в ее мушиной утробе, могло перевариваться и неделю, и две. В зависимости от количества пива, залитого поверх.

За углом бульвара высилась длиннющая девятиэтажка. В обиходе «китайская стена». Ее молоденькие и не очень обитательницы, в основном, дочки городских голов разного калибра, безвылазно паслись в мужском общежитии. Но жениться на них студенты почему-то не желали. Наверное, родители много секли дочек по партийной линии.

Артамонов опасался опоздать на первую в жизни лекцию и проснулся ни свет ни заря. Институт был еще пуст. Артамонов сверил часы с висящими на колонне и принялся перекатывать в записнуху расписание на семестр. Постепенно у доски собралась толпа.

Девушка, стоявшая за спиной Артамонова, заметно суетилась и срывающимся дыханием обдавала его с головы до ног. С высоты своего роста она долго посматривала то на доску, то в записную книжку Артамонова. Осенило ее не сразу. Она тронула Артамонова за локоть и спросила:

— Ты, что ли, тоже в 76-ТЗ?

Артамонов обернулся и уперся взглядом в ее плечевой пояс. Подняв голову выше, он увидел улыбающееся веснушчатое лицо и с таким удивлением осмотрел фигуру незнакомки, что девушка застеснялась своей огромности. Однако она тут же оправилась и повторила вопрос, поменяв местами слова: — Ты тоже, что ли, в 76-ТЗ?

В отношениях с женским полом Артамонов был скромен и застенчив. Его опыт в этом плане исчерпывался тасканием портфеля соседки по парте. Тут пришлось задрать нос кверху, чтобы говорить одногруппнице в лицо, а не в грудь.

— Да, — произнес он после тщательного осмотра фигуры.

— Вот и отлично! Значит, будем учиться вместе! Давай познакомимся. Меня зовут Татьяной, Черемисиной Татьяной. Но называй меня лучше Таней — девчонки говорили, мне так больше идет. Ты уже переписал? Тогда я у тебя перекатаю. А тебя как зовут?

Артамонов сложил губы, чтобы произнести: Валера, но Татьяна, не дожидаясь ответа, начала вразнос делиться переживаниями по поводу первого дня занятий. Перешагивая через три ступеньки, она поволокла Артамонова по лестнице и, словно лучшей подруге, рассказывала, как из-за одного симпатичного мальчика она не удосужилась прибыть в институт хотя бы за пару дней до занятий, а явилась только сегодня утром самым ранним автобусом, в котором то и дело приставали парни и не дали спокойно дочитать «Дикую собаку динго».

— Я из Кирова, — закончила она о себе. — А ты?

— Из Орла. Только я не пойму, как ты с утра успела добраться. Отсюда до Кирова двое суток езды.

— Это не тот Киров. Мой в Калужской области. Ты что, ни разу не слышал? — Татьяна нависла с такой ревностью и нажимом, что Артамонов засомневался в знаниях Нечерноземья.

— Знаешь, не приходилось как-то…

— Странно, — укоризненно заметила Татьяна. В наступившей паузе как будто послышалось продолжение:

«Стыдно не знать такое!»

Помедлив, она вернулась к теме первого дня занятий:

— Ну вот, кажется, пришли. Высшая физика! Боже мой! Аж страшно делается!

В аудитории не было никого.

— О! — воскликнула Татьяна. — Здесь я писала контрольную по математике. Я сидела вон там! Идем, оттуда хорошо видно. Ты удивишься, я чуть не завалила эту письменную математику! Хорошо, знакомые ребята оказались под рукой.

Чтобы как-то участвовать в разговоре, Артамонов хотел заметить, что он в этой аудитории писал сочинение. Татьяна оказалась неисправимым мастером монолога и заткнула одногруппника очередным восклицанием:

— О! До звонка еще целых пятнадцать минут! Ты пока посиди, я приведу себя в порядок. Ничего не успела сделать в автобусе из-за этих приставак!)

Доставая косметику, она еще раз поведала, как чуть не опоздала и как ей всю дорогу мешали читать. Потом на время затихла, вытягивая губы для нанесения более вызывающего слоя помады. Затем возвела на должную длину ресницы, попудрилась, после чего еще минут пять не вынимала себя из зеркальца. Наконец снова взяла помаду и резче выразила нижнюю губу.

Закончив манипуляции, Татьяна чуть было опять не обратилась к Артамонову, но снова, как в омут, бросилась в сумочку:

— Забыла! Ногти!

Аудитория наполнялась первокурсниками. Они терялись, смущались, спотыкались в проходе, стеснялись вошедших ранее, совершенно выпустив из виду, что те — такие же неловкие и нерасторопные. За исключением разве что Татьяны.

Первой была лекция по физике.

Одновременно со звонком вошел лектор. Татьяна отпрянула от зеркальца, побросала все в сумочку. Достав из очень похожего на себя портфеля тетрадь, обратилась вперед, надолго забыв про Артамонова.

Небольшого роста лектор первоначально не вызвал у Татьяны никакого доверия. Она не признавала мужчин ниже себя. С Артамоновым пошла на вынужденную связь только потому, что он был первым встретившимся ей представителем коллектива, в котором она рассчитывала проявить или, в крайнем случае, обрести себя.

Физик встал в выжидательную позу — отвернулся к окну и забарабанил пальцами по столу. Последние шорохи и щелканья замками растворились в нарастающей тишине. Студенты замерли в ожидании первого преподавательского слова, которое возвестит о начале чего-то непонятного, неизведанного, таинственного.

Лектор оставил в покое окно, унял пальцы и, скользнув глазами по верхним рядам, заговорил: